— Не надо! Я все сделаю! — Донеслось со сцены, и режиссер застыл на одной ноге, потом опять опустился в свое кресло и замер. — Можно?
— Давно! — ответил режиссер. Но стул на сцене грохнулся, зацепленный ногой обалдевшего актера. — Ах, ты, черт возьми! Я сейчас, сейчас, Пал Василич, извините… я еще раз…
— Перерыв! — спокойно донеслось из зала. Остальное было сказано недоступно тихо для постороннего уха.
— Пал Василич! — Прошептал из темноты женский голос, — зарплату получите…— В зале остался дежурный свет, по сцене ходили, задрав головы и переговариваясь, осветители, в узком петлявшем коридоре пахло буфетом…
— Пал Силичь, — донеслось из крошечной комнаты с пыльным окном, заставленным буйными цветами в горшках, — «А эта как меня вычислила? По шагам что-ли?» — Он заглянул в дверь и внимательно смотрел на сидевшую за столом Наденьку — машинистку. — С трудом вашу руку разбираю, — произнесли ее пухлые губки, вы бы мне подиктовали, — и она ткнула пальчиком в листок на столе. — Он помедлил и вошел. — Вот, поначиркано…— он наклонился, чтобы разобрать, что там начиркано, почувствовал знакомый запах духов, исходивший от ее шеи, и, сам не понимая, как и зачем, коснулся губами. — Тсс…— чуть слышно сказала Наденька, — дверь…— и она ловко выскользнула из вертящегося кресла.
— Может, отложим до вечера? — робко поинтересовался он.
— До вечера? Хм… одно другому не мешает, — надув губки ответила Наденька и толкнула его в кресло, — если бы я тебя ждала, так бы и ходила не…— она замолчала, подбирая слово и ловко усаживаясь к нему на колени…— вечером ты мне диктовать будешь, а теперь я тебе…— «Пропал» было последнее, что успел подумать режиссер…
«Все пропало, все пропало, — думал он, сидя в своем кабинете. — Зачем? Сам не знаю… это во время гона так животные чувствуют друг друга. А мы то что — не животные? Только у них это раз в году, а у меня круглый год… опять менять театр… а… все одно и то же… куда я от себя денусь…»
Первый раз он женился совсем молодым и через месяц понял, что это «не то». Он еще сам не мог сформулировать, что «не то», но стал косить на сторону, поссорился с начальством, ушел из театра, его направили в другой, периферийный, далеко на Север, чему он был очень рад. В это время жена ждала ребенка. Он оставил ее на попечение матери и уехал один, а потом как-то так само собой вышло, что и не вернулся — из того города снова переехал, потом опять поменял театр, и, когда возвратился обратно через четыре года, оба они поняли, что семьи не получилось. Женщин у него было много, но он уже не спешил с женитьбой и вообще решил, что на роду ему написано быть блуждающим форвардом, когда неожиданно влюбился. Все было словно впервые, и единственное, о чем он мечтал — никогда с ней не расставаться — ни днем, ни ночью. Так оно и случилось. Он жил в ее квартире, там хватало места и для ее маленькой дочери, но через два месяца вернулся муж из загранки, и вместо того, чтобы выполнить свое обещание: все ему рассказать и расстаться с ним, его новая пассия стала тянуть, мяться и откладывать решение, а он горел и не хотел ждать. Наконец, он понял, в ка-кую ситуацию попал, а такое распределение ролей его не устраивало. Он попытался оторвать от себя свою любовницу, но не тут-то было. Она хотела все сохранить, как есть, дождаться нового плавания мужа и снова зажить, как ей казалось счастливо. Начались размолвки, ссоры, кто любит по-настоящему, тот и страдает. Он начал пить, снова поссорился в театре и случайно в этот период встретил буквально на улице женщину с двумя огромными авоськами, которые она еле волокла, опуская их время от времени на мокрый слякотный тротуар. Он помог ей донести ношу до подъезда, потом до лифта, потом внес в кухню, остался попить чаю и остался совсем.
