Песни нужно было играть, а зачинщицу Фиену как ветром куда унесло. Кузьма нашел ее в чулане. Плакала, уткнувшись лицом в рушник.
- Влас в сырой земле, а я буду веселиться? Не пойду!
- Дура недогадливая, может, жив наш сокол, да далеко летает.
Фиена повисла на рукаве свекра:
- Батюшка, побожись!
Кузьма обмахнул волосатое лицо.
- Вот те святая икона. - Но тут же спохватился: - Халява ты разэтакая, трясогузка, в грех ввела!
Фиена выскочила в горницу, притоптывая каблучками, пошла вдоль столов.
Мой муж арбуз,
А я его дыня.
Я к нему подкачусь,
Он меня обнимя,
И закружились веселые женщины в пляске.
- У нас другая припевка к арбузу:
Он вчера меня побил,
А я его ныне.
Фиена схватила за руку Пашку-монашку, дальнюю родственницу Ермолаевой жены. Женпх ее погиб на фронте в Галиции. Ушла в монастырь, но после революции вернулась, поселилась одиноко в избенке: работала на Ермолая за кусок хлеба, вспоминая спасшего ее комиссара Онисима Колоскова, все ждала чуда - вот-вот и заявится он...
- Пусти, Фиена...
Но Фпена вкогтилась в нее, как кошка в ласточку, вытащила в мирской круг горячих азартных людей, пахнувших здоровым потом и вином. Сбился с головы бывшей монашки черный платок, явил людям овсяную копну волос, тонкое лицо целомудренной спесивости.
Под мельницей, под гибельницей,
Мужик бабу миловал,
Всю солому разбрыкал,
пропела ей в глаза Фиена, глумясь над ее нетронутой святостью.
Паша вырвалась, налетела на Якутку, как от огня, откачнулась от него, невольно прижалась к груди Тимки Цевнева.
- Не давай меня им, Тима, милый. - И спряталась за его спину, как цыпленок за наседку.
Посмотрел Тимка на одноглазого Якутку, и тот попятился, смешался с народом на кухне.
К вечеру охмелели, заплясались, заморили коней в катаниях. Держались дружка и крестная мать: такая их должность - ума не пропивать, блюсти порядок. Выносливей всех оказалась Фиена: как вцепилась в Острецова, так и не отставала, приплясывая, извиваясь тонким телом.
Захар уж на что бывалый, в трех смолах кипящих варенный, в трех щелоках мытый, рубелями ребристыми катанный, и то конфузливо отмаргпвался, пока Ермолай Данилыч не урвал его у солдатки, утихомиривая ее фырканье:
- Совести нет у тебя, Фиенка, передыху не даешь нашему хлебовскому совнаркому. Смотри, пена ошметками летит с него. Скопытится, где другого такого умача найдем? - Повелительным жестом спугнул со стула свою жену, усадил Захара. Сокрушенно и жалостливо сказал: - Белая ты ворона промеж нас, неучей. Нет полномерного приклада твоим познаниям. - Вытер клетчатым платком красную лысину. - Подумаем о земле. Земля тяжелая, Святогор только и может носить ее. Из рук помещиков она выпала. А какие хваты были Шебахалов, Дуганов-князь, Чернышев. Народу может земля довериться. Но какому?
