Вскрытия, подумал полковник, были неприятнее: после визитов в морг верхняя одежда иногда так пропитывалась зловонием, что её приходилось выкидывать. Даже химчистка не помогала...
Дядюшка Айнтопф взял палочки.
«Съест или не съест?» — подумал полковник и удивился сам себе: он не ощущал почти ничего, кроме живого азарта, словно удивительный кухмистер собрался не лакомиться жировоском, а ставить некий гастрономический рекорд вроде пожирания на скорость огромной миски жареных куриных крылышек.
Дядюшка Айнтопф ловко подцепил палочками одну из стружек, макнул её в соус и проглотил почти не жуя.
— Извините, что не предлагаю вам эту пищу богов, — сказал он, хищно облизываясь. — Она пошла бы вам только во вред, вы не готовы вкушать её... — Процедура была повторена. — Ням-ням! Кстати, вы до сих пор не притронулись к своему балюту и он наверняка уже остыл. — Дядюшка Айнтопф потянулся за третьей стружкой. — Подогреть его вам? Впрочем, это блюдо в холодном виде даже вкуснее!
Судя по лукавому выражению белого глазика голый и беззащитный эмбрион чувствовал себя в полковничьей пиале вполне безопасно, словно заранее знал, что такого уродца, как он, полковник вряд ли отважится обидеть. Так и вышло: полковник храбро схватил ложечку — и вдруг понял, что не сумеет заставить себя даже прикоснуться ей к угощению, а уж о том, чтобы отделить кусочек и попробовать его на зуб, и говорить нечего. Разница между кашей из ростков пшеницы и балютом оказалась существеннее, чем мыслилась.
— Я не смогу съесть это, — беспомощно признался полковник.
— Понимаю, — кивнул дядюшка Айнтопф. Он прикончил строганину и теперь допивал пиво. — У вас нет столь же мощного стимула, какой был у меня. Я подозревал, что моей диете вряд ли сможет последовать любой желающий... — Он громко рыгнул. — Прошу прощения!
Волна мертвецкой вони окатила полковника.
— Может, оно и к лучшему, — уныло сказал он, вставая и собираясь уходить. Дядюшка Айнтопф остановил его:
— Чтобы хоть немного подбодрить вас, герр Краузе, позвольте мне приготовить один из тех обедов, ради которых вы когда-то ходили сюда каждый день и в любую погоду. Сегодня у нас пятница, значит, это будет шницель «Буташтек» и крокеты из булки!
— Я не голоден, — сказал полковник.
То, что попытка объяснить горожанам основы путридной диеты потерпела сокрушительное фиаско, дядюшка Айнтопф в полной мере осознал лишь тогда, когда на следующее утро купил в магазинчике напротив кухмистерской свежую городскую газету. В ней обнаружились сразу два разгромных текста, посвящённых вчерашней лекции: один принадлежал тупице репортёру, другой — доктору Шварцу. Обе статьи называли дядюшку Айнтопфа мошенником и даже обскурантом, но если первая старательно перечисляла названные им блюда, упирая на их омерзительность и перевирая всё, что можно было переврать (копальхен в репортёрском изложении стал шрифтом, а гравлакс — ударением), то вторая вместо них упоминала некие птомаины и сухо доказывала, что дядюшка Айнтопф заболел редкой разновидностью аллотриофагии, угрожающей ему тяжёлым отравлением, а то и смертью. Перемены в облике кухмистера оба корреспондента уклончиво причислили к успехам современной косметологии.
