Был ли я прав, милая, милая Елена, в моем первом впечатлении от вас? Вы знаете, я слепо верю в первые впечатления – был ли я прав во впечатлении, что вы честолюбивы? Если так, и если вы будете верить в меня, я могу и хочу осуществить самые безумные ваши желания. Это был бы блестящий триумф, Елена, для нас – для вас и для меня.
Я не смею доверить мои планы письму – да у меня и нет времени, чтобы намекнуть на них здесь. Когда я увижу вас, я объясню вам все – настолько, по крайней мере, насколько я смею объяснять все надежды даже вам.
Разве не было бы это "славным", любимая, установить в Америке единственную бесспорную аристократию – аристократию разума – удостоверить ее верховенство – руководить ею и контролировать ее? Все это я могу сделать, Елена, и сделаю – если вы велите мне – и поможете мне.
[Подписи нет]
Ноября 25-го, 1848
Немножко позднее чем через две недели, милая – милая Елена, я опять прижму вас к моему сердцу; до тех пор я возбраняю себе волновать вас и не буду говорить о моих желаниях – о моих надеждах и особенно о моих страхах. Вы говорите, что все зависит от моей собственной твердости. Если это так, все хорошо – потому что страшная агония, которую я перенес, – агония, ведомая только моему Богу и мне, – как будто провела мою душу через огонь и очистила ее от всего, что слабо. Отныне я силен: – это те, которые меня любят, увидят – так же как и те, кто так неутолимо пытался погубить меня. Нужно было только одно из таких испытаний, как то, через которое я только что прошел, чтобы сделать меня тем, чем я рожден быть, сделать меня сознающим мою собственную силу. – Но все не зависит, милая Елена, от моей твердости – все зависит от искренности вашей любви.
Вы говорите, что вас "мучили россказни, которые потом были разъяснены до полного вашего удовлетворения". Касательно этого обстоятельства я принял твердое решение. Я не успокоюсь ни ночью, ни днем, пока я не предам тех, которые меня оклеветали, свету дня – пока я не явлю их и их мотивы общественному оку. У меня есть средства, и я безжалостно ими воспользуюсь. В одном позвольте мне остеречь вас, милая Елена. Как только мистрис Э. услышит о моем предложении вам, она пустит в ход всяческие интриганства, какие только можно представить, чтобы помешать мне; и, если вы не приготовлены к ее проделкам, она безошибочно преуспеет – ибо вся ее наука, за целую жизнь, это – удовлетворение своей злокозненности такими средствами, которые всякое другое человеческое существо скорее умрет, чем применит. Можете быть уверены, что вы получите анонимные письма, так искусно составленные, что обманется и самый проницательный. Вас навестят, возможно, особы, о которых вы никогда не слыхали, но которых она подговорила пойти к вам и позорить меня – причем они сами даже не осведомлены о влиянии, которое она оказала на них. Я не знаю кого-либо с более острым умом для таких вещей, как мистрис Осгуд – но даже и она, в течение долгого времени, была всецело ослеплена ухищрениями этого дьявола, и просто потому, что ее великодушное сердце не могло постичь, как какая-нибудь женщина может снизойти до махинаций, перед которыми содрогнулся бы самый отверженный из злых духов. Я приведу вам здесь лишь один пример ее низости и чувствую, что этого будет довольно…
