А сейчас наступило время обеда. Я почти не могла есть; я была угнетена и подавлена — от страха перед принцессой, которая представлялась мне исключительно в золотом платье и с усыпанной каменьями короной на голове. К тому же меня сегодня беспокоил отец. Он не съел ни кусочка; глядя вдаль пустыми глазами, он катал по столу хлебные шарики. Он, видимо, боролся с собой, не решаясь что-то сказать. Его взгляд периодически задерживался на лице Илзе, которая беззаботно, с большим аппетитом ела, неустанно повторяя при этом, что нигде нет такой разваристой картошки, как в Диркхофе, потому что там песчаная почва.
— Дорогая Илзе, я хочу кое о чём вас попросить, — внезапно заговорил отец — его голос звучал так отрывисто и принуждённо, как будто слова с трудом слетали с губ.
Она подняла взгляд от тарелки и посмотрела на него.
— Не правда ли, вы привезли с собой ценные бумаги, оставленные в наследство моей умершей матерью?
— Да, господин доктор, — сказала она настороженно и отложила вилку.
Он полез в нагрудный карман и осторожно достал оттуда некий предмет, завёрнутый в бумагу; его руки дрожали и глаза блестели, когда он его разворачивал — там лежала роскошная памятная монета огромного размера.
— Посмотрите, Илзе — что вы на это скажете?
— Красота, — ответила она, одобрительно кивая головой.
— И представьте себе, она стоит смешные деньги. За три тысячи талеров я могу приобрести настоящее сокровище, которое оценивается знатоками в двенадцать тысяч. — Его обычно мягкое, спокойное лицо приобрело сейчас какое-то экстатическое выражение. — Это первый удачный случай в моей жизни; до сего дня я добивался всего очень тяжело, через большие жертвы, — но сейчас у меня нет под рукой свободного капитала… Дорогая Илзе, я буду вам обязан по гроб жизни, если вы сможете выделить мне три тысячи талеров из доверенных вам денег. Леоноре это совершенно не повредит, поскольку я даю вам слово, что монета минимум в три раза дороже, чем запрошенная за неё сумма.
— Да, да, возможно; но скажите мне, она действительна? — спросила Илзе, постукивая пальцем по монете, что вызвало у отца своего рода нервный тик.
— Что вы имеете ввиду? — медленно спросил он.
— Ну, примет ли её продавец, если ею заплатить?
Мой отец отшатнулся, как будто она его уколола.
— Нет, Илзе, — помолчав, удручённо ответил он, — у вас неверное представление. Расплачиваться такого рода деньгами нельзя — её можно будет только опять продать.
— Так; то есть три тысячи талеров будут лежать в ящике исключительно для осмотра и ни для чего больше, точно как все эти черепки в большом зале наверху?.. С этого ребёнок не сможет ни досыта поесть, ни купить себе туфли на ноги… Господин доктор, я уже вам сказала, что эти деньги трогать нельзя! Когда я в Ганновере носила на почту пакетики с пятью печатями — пакетик за пакетиком, которые я уже совершенно не могла видеть, и в конце концов стала ворчать по этому поводу, моя старая госпожа сказала мне: «Илзе, ты не понимаешь! Мой сын известный человек, так надо!». И я осталась такой же непроходимо глупой, господин доктор, я за всю мою жизнь так и не смогла понять, почему моя милостивая госпожа должна была стать бедной, почему она должна была распродать старинное серебро Якобсонов, кольца, браслеты и ожерелья, только потому что вы, видите ли, известный человек — и ещё менее я могу понять, почему ребёнок должен отдать вам своё небольшое наследство. Не сердитесь на меня, господин доктор, но мне всегда это представлялось так, как будто невообразимо большое количество денег проваливается в огромную бездонную дыру, потому что этих денег никто больше не видел и никто о них не слышал… Возможно, что это своего рода вложение, и если потом это продать…
