— Эх, папаша! — вздохнул Сосунок.
— Я старик, и поэтому имею право прощать, — вздохнул в ответ водитель.
— Смотри только, не свихнись, — сказал Сосунок. — Был у меня коллега, который тоже ходил с граммофоном. Однажды говорит он мне: «Я — человек благородный, не то, что вы, дешевки, бродяги с лейками. Я — музыкант с достоинством. Я играю в туберкулезном санатории. Пластинки, которые крутят туберкулезникам, — разные там Травиаты да Тоски — дешевые. Платят мне что надо». В конце концов он подхватил Травиату и приказал долго жить.
— Господь да упокоит душу его, — почти трагически сказал Хлепурас.
— Аминь! — ответил Сосунок. — Пора уходить.
Они двинулись на запад, когда раздался уже первый свисток. Рупор граммофона на плече у Сосунка казался орудием Плутона.
— Пошли и мы, — сказала Лала.
Тогда раздался второй свисток, и появилась Саломея.
— Я опоздала. А другие где?
Волосы у нее были растрепаны, голос запыхавшийся. Стратис указал на Лалу, которая в одиночестве шла к храму Ники:
— Поторопись, если хочешь застать их. Ты пропустила историю Калликлиса о золотом руне…
— Иначе не получилось. К счастью, успела…
— Золотое руно, говорил Калликлис, это символ вечной любви. Все мы стараемся заполучить ее, но не умеем…
Саломея прервала его. Никогда она не была так покорна:
— Прости, пожалуйста. Я опоздала только ради тебя, пришла только ради тебя.
Стратис ответил все тем же безликим голосом:
— Я столько ждал в жизни, что научился считать естественным тщетное ожидание: если увидишь девушку без шляпы, которая поворачивает за угол на тротуаре у Музея, трамвай будет переполнен и не остановится; если увидишь такси, номер которого оканчивается на четверку, табачника в киоске не будет; если увидишь небритого человека с губами, сморщенными настолько, что не слышно его свиста, того, кого ты ожидаешь, ожидаешь зря.
Саломея попыталась было подстроиться под его тон:
— И ты увидел небритого человека со сморщенными губами?
— Конечно же, увидел, — сказал Стратис. — И ты прекрасно знаешь, что это не был г. Фустос или Фускос.
На мгновение она застыла, словно пораженная громом, а затем вцепилась ему в руку и заговорила прерывающимся голосом:
— Выслушай меня. Да, это правда: он занимался со мной любовью. Я только что оставила его. Я должна была, должна была испытать себя. Я ужасно измучилась за этот месяц. Теперь я знаю: ты можешь взять меня на этих мраморах, можешь убить меня, только оставь эту бесчеловечную сухость.
