— Я думала, что вкус у Гомера был лучше, — сказала Сфинга.
— На острове волнообъятом, / Пупе широкого моря…[58] — тихо прочел Стратис.
— A! Omphalos! Это совсем другое дело, — сказала Сфинга.
— Конечно, — ответил Стратис. — А вот мой комментарий. Повторяю, что речь идет о замечаниях сугубо личных.
Остров сладкий, даже слишком,
Где двойные берега,
Словно женская подмышка
И отверстие пупка.
Калипсо на нем, бедняжка,
Век ждала на берегу
И качалась, словно пташка
На надломленном суку.
Пуп морей необозримых
Был открыт во всей красе,
Но тебя тянуло к дыму,
Хитроумный Одиссей.
Наступило холодное молчание.
— Ледяная Сфинга, — пробормотал Николас.
— Я ведь предупреждал, — сказал Стратис с облегчением.
Калликлис пробормотал:
— М-да! Все это прекрасно, Стратис, только конец получился дохлый. Неужели ты не нашел ничего более подходящего? Например, «дыма змеескользящего»?
— Согласен, — сказал Стратис, — однако мне не нравится обыкновение, чтобы конец был делу венец.
— А я бы написала: «ты трубку у нее просил», — сказала Сфинга.
— И об этом я тоже думал, но испугался, как бы не спутали с корабельной трубой, — сказал Стратис.
— Это еще что такое? — резко спросила Сфинга.
— То, что называется также палка.
Послышался смех. Смеялась Лала.
— Какая отвратная ругань! — воскликнула Сфинга. — Особенно в таком месте.
— Богатые рифмы очаровывают меня, — сказал Калликлис. — Стихи Николаса потрясающи: такие короткие, и столько двойных рифм!
— Только зачем комментировать «Одиссею»? — спросил серьезно Нондас. — Ты бы добился гораздо большего, если бы последовал примеру кого-нибудь из александрийцев, как сделал Кавафис.[59] Нам, декадентам, более сродни эпохи упадка.
— Я не занимался Кавафисом более глубоко и еще не уяснил, как я сам отношусь к эпохам упадка, — ответил Стратис. — Возможно, я выбрал Гомера потому, что он не ломает себе голову над тем, чтобы напоминать мне Афины. Афины делают меня неумелым. А кроме того, иногда мне кажется, что стихи его — это стихи беженца.
— Примитивные беженцы, — сказал Калликлис.
— И этого я не знаю: что такое «примитивные».
— Если ты не знаешь даже таких элементарных вещей, зачем тогда пытаешься писать? — изрекла Сфинга.
— Чтобы узнать, — ответил Стратис.
— Боже мой! Неужели ты думаешь, что эти стишки научат тебя чему-то? Поэзия — это подъем, проекция, пламенный лиризм.
— Лиризм — заметил Николас, — есть эволюция междометия. Аман… Аман… Аманэ.[60]
— Ты смешон, — бросила ему Сфинга.
Стратис почувствовал себя так, будто его заперли в каком-то пространном лабиринте, где он неистово бился о мрачные стены.
