Чем дольше вспоминал
он все это, тем горше становилось ему. И уже не столько рука, столько душа
разрывалась от боли. За себя и за то, что он сделал другим.
Одно было у него
оправдание. Единственное, но неоспоримое. Все, что он делал – творили почти все
другие князья. И Ярослав Мудрый, и Всеслав Брячиславович, и Святополк
Изяславович, и Юрий Долгорукий, не говоря уже о Борисе Давыдовиче и ему
подобных…… Даже Мстислав Храбрый, как ни был любим народом, а тоже имел темное
пятно на своем, казалось бы, безупречном щите: хаживал в сводном войске Андрея
Суздальского на Новгород, где стрелой был пронзен выставленный защитниками
крепости лик Пресвятой Богородицы, чей гнев навел на огромную рать неведомый
страх и заставил ее в беспорядке бежать…
Успокоенный этим,
князь Илья начал уже засыпать, как дверь поруба вдруг распахнулась, внося клубы
морозного пара. Огонь свечи беспорядочно заметался, словно ища, где укрыться.
Пленник поднял голову, и увидел, что в поруб вошли два старших дружинника.
Следом за ними появился кузнец. Он сбил оковы князя Ильи с бронзового кольца, и
один из дружинников кратко сказал пленнику:
-Идем!
- Куда? – не понял
князь Илья и услышал в ответ нетерпеливое:
- Поторапливайся! Там
увидишь!..
3
- Так то же
князья! – снова повторил князь Мстислав.
Князь Илья вышел из
поруба и с непривычки закашлялся от крепкого морозного воздуха. Да, и правда,
видать, стало удаляться солнце от тяжких людских грехов…
Осмотревшись, он
увидел, что плахи во дворе нигде не было видно. Значит, вывели его не на казнь.
Может, Борис Давыдович
успел снестись с князем Михаилом, и Мстислав получил приказ немедленно
отправить его во Владимир? Но даже великий князь не во власти сделать этого,
пока не будет решения Божьего суда. Да и не успели бы гонцы Бориса Давыдовича
за столь короткое время проскакать туда и обратно. А если бы даже и крылья были
у их коней, все равно, насколько было известно князю Илье, князь Михаил, в
отличие от Мстислава, не любил принимать быстрых решений…
Дружинники провели
пленника по двору, приказали подняться по крыльцу в терем и только у дверей
гридницы остановились, пропуская его вперед.
Он вошел и увидел
стоявшего перед печной мозаикой с райскими кущами князя Мстислава Храброго.
- Сколько смотрю на
нее, столько не могу понять… - словно продолжая только что прерванный разговор
с князем Ильей, сказал тот, – точнее, наоборот, начинаю понимать слова
псалмопевца Давида: «Вскую шаташася языцы, и люди поучишася тщетным?»1
