Поруб был крепкий и
ладный. Еще бы, сам Мономах, который всегда лично следил за всем, что делалось
по его приказу, возводил этот терем и, конечно же, позаботился о надежности
помещения не только друзей, но и врагов. Можно было даже не простукивать стены,
чтобы убедиться, что в них нет слабых мест для побега. Оконце тоже такое, что в
него даже самая тощая собака не пролезет. Да и будь оно шире, все равно, как ни
тянись, не дотянуться до него…
За бревенчатой стеной
переговаривалась наружная стража. Громче всех был слышен голос воеводы. У двери
на лавке расположился охранник - высокий, с нескладными руками детина. Такой
обнимет и даже не почувствуешь, как душа выйдет из тела… Увидев вошедшего
воеводу, он вскочил и преданно посмотрел на него. Воевода осмотрел поруб,
приказал охраннику зажечь толстую свечу на небольшом выступе у стены и велел
заходить кузнецу.
Тот, привычно
пригнувшись, чтобы не удариться головой о дверной выступ, подошел к пленнику и
тяжелым молотом стал приковывать его ножную цепь к массивному, позеленевшему от
времени, бронзовому кольцу, торчавшему из стены.
Как только эта работа
была закончена, воевода сам - раз, другой, дернул цепь и, убедившись в ее
прочности, грозно предупредил охранника:
- Глаз с него не
спускать! Смотри, отвечаешь головой!
- Со мной не
забалует! – уверенно заявил тот и почему-то незаметно для начальника подмигнул
пленнику.
Воевода вышел, вошел
холоп, принявшийся растапливать печь. Раб, а туда же, нахмурился князь Илья,
заметив, как тот, то и дело оглядываясь на него, мстительно-радостно щерил
два-три оставшихся, словно на память о прежней свободной жизни, зуба…
Затем пришла пожилая
женщина и, молча, не глядя, словно цепному псу, сунула перед ним миску с едой.
Князь заглянул в нее и, увидев простую похлебку – отодвинул миску. Разве такое
ели сейчас на пиру гости нового смоленского князя в праздничном тереме?
Да и не до еды было
ему теперь. Взявшую раскаленный металл руку вдруг начало так разрывать от боли,
что к горлу подкатила тошнота.
Тем более, надо было
что-то придумывать…
«Три дня… три дня…» -
только и думал лихорадочно князь Илья.
Даже странно как-то
было: целых три дня без погонь за кем-то или от кого-то, без постоянной суеты,
когда нет ни минуты, чтобы подумать о себе, потому что всегда надо было не
думать – а делать!
