— Гм… Гм…
Вероятно, он не знал, с чего начать. Я обождал немного и решил ему помочь:
— Потому что вы больше никого не любили?
Он спросил:
— Больше? Что значит — больше?
— После тети Люды, — пояснил я.
Дядя Володя ничего не ответил, завозился и полез из палатки. Я тоже вылез вслед за ним:
— Дядя Володя! Вы не обиделись?
— Нет.
Он ползал на коленках по канаве, возил руками по земле. Я пошарил в кустах и подал ему пачку папирос.
— Вот. Вы ее сюда бросили.
— Спасибо. — Он торопливо закурил. — Ты теперь, наверное, меня презираешь?
— За что?
— За слабоволие.
— Что вы, дядя Володя, я же понимаю. Вы не от слабоволия. Вы от переживаний. Я затронул вашу душевную рану.
— Ишь ты! Начитался!
Я опустился рядом с ним на траву и прислонился к его плечу.
— Ох, Толюха! — Сидя на корточках, он пускал дым в небо. — Ну, что вы такой за народец! Ну, что вы такой за народ!
Я ответил:
— Обыкновенные люди. — Подумал и добавил: — Может, только чуть поменьше ростом.
Утром я, конечно, проспал. Слегка побрызгал водой лицо и побежал к столу, чтобы успеть хотя бы со второй очередью позавтракать. Первая уже ушла с дядей Володей на раскопки.
Не я один проспал. Нам уже чай налили, когда из палатки, щуря глаза, выполз Слава. Потянул носом воздух:
— Чем кормитесь?.. Ох, и голодный я! Целую ночь не ел!
И сел. Между Мишей и Ритой.
Миша хлебнул из кружки горячего чаю и сказал:
— Сон чудной мне сегодня приснился. Будто всю ночь двое прошептались, спать не давали. К чему бы, интересно?
Я стал громко смеяться. Он думает — сон!
Рита отодвинула от себя чай, встала и пошла к своей палатке. Слава вскочил — и за ней, погрозив мне на ходу кулаком. За что? Ведь я ничего не сказал, ни единого слова, только смеялся.
Миша стукнул меня по плечу:
— Так их, Толян! Подумаешь, Ромео и Джульетта двадцатого века! Развели тут трагедию в пяти актах, с прологом и эпилогом.
И только теперь я догадался, что про сон он нарочно, чтобы Славу подразнить. А я ему помог своим дурацки смехом.
Я рассердился очень. Сказал:
— Ты сам в нее влюблен, я знаю. Тебе завидно, вот ты и дразнишься.
Сразу сделалось тихо-тихо, словно за столом никого нет. Все перестали есть и пить, все смотрели на Мишу. А он покраснел, даже шея стала красная, процедил сквозь зубы:
— Этот номер тебе даром не пройдет.
Встал и тоже ушел, не допив чай.
Вера сказала негромко:
— Нельзя же так, Толя!
Но тут за меня вступился Борис:
— Нет, можно! Можно и даже нужно. Надо вещи называть своими именами. И давать надо по рукам за хамство. А то на наших глазах пошляки всякие насмехаются над высокими чувствами, а мы молчим. Молодец, Толя!
