Акинфий Мефодьевич, о чьем присутствии в углу Константин Аркадьевич и позабыл совсем, громко чмокнул ириской. Константину Аркадьевичу это чмоканье показалось удовлетворенным, будто бы Акинфий Мефодьевич произнес тихонько: "Ага! А что я вам говорил!"
Константин Аркадьевич поморщился и сказал:
— Но, ваше благородие…
— Да без чинов, без чинов, милейший Константин Аркадьевич, — ласково произнес товарищ прокурора. — Нам с вами работать еще и работать, так что просто: Георгий Глебович, договорились? Ну, вот и ладненько…Расскажите же, что у вас за соображения насчет задержанных. Начнем со студента.
— Так ведь, Георгий Глебович, весьма и весьма подозрительная личность это студент! Уроженец Петербурга, и там же, в Петербурге два года учился, и вдруг переехал на юг. Я вначале даже подумавши, что выслан под надзор полиции, потом узнал, что в списках поднадзорных не значится… Но все же подозрительное обстоятельство! С чего бы это из Петербурга – да и к нам! Все ж – столица!
— А вы, однако, не патриот родного города, Константин Аркадьевич, ай-ай! — мягко пожурил взмокшего околоточного товарищ прокурора. — Между тем наш город называли и называют третьей столицей России, южной столицей, Южной Пальмирой и даже некоторые отваживаются сравнивать с Парижем!
Акинфий Мефодьевич снова чмокнул своей ириской, крайне удовлетворенно чмокнул, как показалось Константину Аркадьевичу.
В этот раз и господин Жуковский, и второй молодой человек посмотрели на письмоводителя, но тот, едва ли носом не водя по бумаге, чиркал что-то пером и глаз от работы не поднимал.
— Ну, хорошо, — согласился Константин Аркадьевич, — пусть мы третья столица, а все ж таки не Париж! И к тому же явно политический, я там в рапорте отмечал. И либидó опять же…
— Константин Аркадьевич! Милейший! Либидо, — Георгий Глебович ударил второе "и" в слове "либидо", — либидо есть у всех. Не все убивают.
— Не у всех, — упрямо пробормотал околоточный надзиратель, — у меня вот никакого либидó нету.
Георгий Глебович усмехнулся, переглянулся с молодым человеком в партикулярном, тоже усмехнувшимся, поглядел на Акинфия Мефодьевича, еще ниже (хоть это казалось уж совсем невозможным) склонившегося над своей бумажкой, придвинулся к Константину Аркадьевичу почти что вплотную и нежным шепотом спросил:
— Что, совсем? Ай-ай, как нехорошо! Ну, вы только никому об этом не говорите, а я вашу тайну сохраню, — после чего Константин Аркадьевич убедился, что опять сморозил глупость.
