— Вот ведь дьявольщина! — воскликнул с грубым хохотом Рауль де Вермандуа.
— Ваше величество! — укоризненно произнес аббат Сюжер, сохранивший, несмотря на все происходящее, полагающееся его сану достоинство.
Бедняга Людовик! Если он надеялся услышать мелодичные трели, то его постигло жестокое разочарование. Громкий немузыкальный писк птичек лишь усиливал царивший в зале хаос. Но этим дело не закончилось. В руках самых нетерпеливых гостей появились арбалеты, раздались взрывы хохота баронов, и арбалетные болты полетели в неожиданные цели, что было небезопасно. Впрочем, если учесть обстановку, стрелками они оказались отменными. Бароны, в числе которых находились и мои собственные вассалы, восторженным ревом встречали каждое попадание. Птички стали падать на пол, где их тут же хватали столпившиеся в ожидании поживы псы.
Я смотрела на все это с нарастающим смятением. Истерически захихикала Аэлита.
— Ну-у-у, Людовик… — Я напряженно искала нужные слова, преодолевая свое отвращение к бессмысленному кровопролитию, преодолевая жалость к беззащитным птичкам. — Зрелище удалось на славу!
Людовик уже давно вскочил на ноги, лицо побледнело, потом налилось синевой, как у мертвеца.
— Я вовсе не на это рассчитывал.
Разумеется, не на это. Но он, значит, недостаточно все обдумал? Штук сорок птичек, если не больше, сперва заключенные в пирог, а затем вдруг выпущенные на свободу, неизбежно должны были вызвать хаос.
— Уберите их отсюда, — распорядился король, когда прямо передним на стол упала с отчаянным писком маленькая раненая птичка.
— Как их можно убрать? — спросила я, теперь уже сердито. — Если вы запасетесь терпением, ваши бароны перебьют их почти всех.
Зрелище воистину вызывало жалость. Повсюду кровь, смерть, трупики несчастных птиц. Я старалась не обращать внимания на смешки и издевательские реплики гостей, которые были еще достаточно трезвы, чтобы насмехаться над постигшей Людовика неудачей. Угомонились все лишь после того, как шальная стрела впилась в плечо какого-то невезучего оруженосца.
Бедняга Людовик!
Даже лучшие его намерения оборачивались полной катастрофой.
Когда Людовик торжественно обменивался с каждым из своих баронов положенным поцелуем мира, я вздрогнула от дурных предчувствий. Он не родился быть вождем и никогда им не станет.
В первые же недели после коронации мне сделалось очевидно, что я переоценила свои силы, когда задалась целью заставить супруга проявлять внимание ко мне. Король по-прежнему уделял мне, как и самым неотложным делам государственного управления, самую малую толику времени — когда этого невозможно было избежать. В его мире безраздельно царил Всевышний. Бог требовал от него любви, требовал неуклонно выполнять все церемонии и обряды, Бог определял распорядок его дня. Нет, когда наши пути пересекались, Людовик неизменно радовался этому. Не стану отрицать, что он был со мною всегда добр и ласков. Целовал в щечку, делал подарки. Иной раз целовал и в губы, гладил по волосам, при этом смотрел восхищенным, полным радостного удивления невинным взором, как будто не мог поверить в то, что ему вообще досталась жена. Иногда я не видела его по многу дней кряду.
