И тогда Ольга рассказала про разговор с Алексеем.
Назаров внимательно слушал, и по глазам его было видно, как зажглись в них гневные огоньки.
— Может, вы уговорите Алешу сказать про записку?
— Нет, его не уговоришь.
— Пропадет он. Засудят. Придумал себе вину и несет чужой крест. Вас-то он послушает, уговорите его.
— Это хорошо, что ты пришла, Оля, — сказал Назаров. — Я не стану уговаривать Фомича. Зря время потратим. Тут другие должны заговорить.
Ольга слушала, растерянно прижимая к коленям белую сумку и не понимая, кто эти другие, о которых говорит Назаров. Но в том, что Григорий Иванович был искренен и честен, Ольга не сомневалась.
И она с надеждой спросила:
— Разве нельзя ничем помочь Алексею?
Два месяца назад, весной, Назаров перенес инфаркт миокарда, и только чудо спасло его. Это чудо было в силе духа больного, в его воле, желании жить; и тогда, повинуясь страстной вере, слабое сердце вновь продолжало биться.
Сейчас в сердце Назарова появилась тупая боль. Он накапал в стакан лекарства, привычно разбавил водой и, выпив, опустился на стул.
— Может, врача вызвать?
— Не надо. Пройдет. А бумагу оставь. Она нужна мне.
* * *
Как-то вечером, уложив спать Сережку — ему уже пошел шестой год, — Ольга читала журнал. За окном начиналась ночь.
В сенях хлопнула дверь, и Щербак, не сняв бахил, прошел в комнату.
— Ты опять поставила двойку Косте Котову?
— Бестолковый мальчишка. Лентяй.
— А то, что Костя в доме отца заменил, ты забыла? Мать его день работает, три болеет, после смерти Никиты нервы у нее ни к чему. Это ты забыла? А троих детей напоить, накормить и обуть надо. Разве ты не знаешь, что Костя в доме хозяином стал? По дрова — он, по воду — он, на участке — он, в магазин, — он!
— Но я не могу лгать, ставлю отметки за знания.
— Больше ты никогда не поставишь ему ни одной двойки!
— Поставлю, — ответила Ольга. — Я педагог.
Алексей сел на стул и язвительно ухмыльнулся.
— Ты довела Костю до того, что он терпеть не может ни географии, ни тебя. Неужели после этого ты можешь называть себя учителем?
Обида отозвалась в душе, но, терпеливо сдерживая себя, Ольга ответила:
— От Кости Котова я буду требовать так же, как и от ребят всего класса.
Алексей вскочил со стула:
— Ты не смеешь ставить ему двойки!
От его крика проснулся Сережка, и Ольга ушла к сыну. Потом, ночью, она плакала и не могла понять: отчего же боль чужих людей для Алеши ближе и дороже слез родного человека? Разве это справедливо?
Через день Ольга вызвала отвечать Костю Котова. Худой и испуганный, он стоял у доски, не приготовив заданный урок, и глядел на учительницу утомленными глазами. Не зная почему, она не поставила ему двойку, — должно быть, почувствовала ту правду, о которой говорил ей муж, но от этого ее обида и злость на Алексея только возросли. Может быть, с мальчишкой она и не совсем была права, но все равно не смел Алеша так обижать ее. Не всякую боль души можно утишить — есть обиды, которые проходят и забываются, но оставляют шрамы на сердце.
