Спроси себя | страница 27
— Так. Выходит, я кабинетный? — угрюмо спросил разволновавшийся Назаров и, отвернувшись от Алексея, долго сидел не шевелясь, беззвучно, точно сыч. Потом добавил: — Ты нужен мне здесь. Очень нужен.
— А на запани я уже не нужен?
— Ясное дело, у себя ты хозяин! Первый парень на деревне! И все-таки я тебя прошу, Алексей, ради меня принять это предложение, — сказал Назаров. — Мне тяжело здесь одному.
— Но ты знаешь мой характер. Не сахар…
— Ты понял меня? — спросил, перебивая его, Григорий Иванович.
Алексей подумал: нужен ли он действительно управляющему или Назаров хочет назначить его на высокую должность из дружеских побуждений, из личных симпатий? «Если за дела мои, то славно», — и посмотрел на управляющего, улыбнувшись.
— Понял? — удовлетворенно повторил Назаров.
— Кажется.
— И слава богу. Когда сможешь принять дела?
— Мне надо подумать, пораскинуть… С Ольгой посоветоваться. А лучше всего, Григорий Иванович, поступить так — проведу я этот сплав и тогда за новые дела возьмусь.
— Так… — громко сказала Градова, продолжая допрос. — А если бы не была установлена перетяга, то запань могла бы выдержать напор стихии?
— Я могу только предположить, — негромко ответил Щербак, с отчуждением глядя на судью.
— Что именно?
— Что запань сдержала бы напор стихии.
— Вы в этом уверены?
— Я не хочу заниматься гаданием на кофейной гуще… Перетяга была установлена с моего ведома.
— И согласия? — спросила Градова.
— Именно. Стало быть, я как начальник запани несу полную ответственность за все последствия.
— И все-таки я хочу знать, какие выводы вы сделали, анализируя причины аварии.
— Их три. Мне не следовало прекращать работы по устройству запани-времянки в заостровье. Я не должен был соглашаться на установку перетяги. И самое важное. Не будь этих двух губительных решений, принятых мною, осталась бы главная причина аварии — резкий подъем воды на реке, — с надеждой, что ему поверят, ответил Алексей.
Он думал в эти минуты о том, что человеку мало строить и трудиться ради добра на земле — за него нужно бороться яростно, не жалея своей жизни.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Федор Степанович хорошо знал, что его ожидает впереди, если не прояснится, с каким сожалением о несчастьях он жил на земле. Каныгину было не по себе: стыд преследовал его, и было нестерпимо больно сидеть за оградой, прижатой к стене судебного зала, отзываясь на суровое слово «подсудимый».
По ночам, лежа с открытыми глазами, Каныгин думал, смогут ли пятьдесят восемь лет его жизни, брошенные на чашу весов суда, перевесить нераспутанный клубок беды, обозначенный страшным словом — авария.