— Нарисую, — деловито ответил летчик и поднялся в кабину.
Плавно взлетев, самолет сделал круг над полевым аэродромом и лег на курс. Через несколько минут под крылом машины возникло широкое русло реки, забитое бревнами.
Самолет стал «утюжить» реку.
Впереди водяные просветы становились все больше, поблескивали синевой. Изредка плыли одиночные лесины. Вскоре опять показался плавучий лесной островок. А еще дальше пошла чистая вода.
Самолет покружил над рекой и взял курс на Осокино. До запани оставалось пятьдесят километров.
Приметливый глаз сплавщика сразу обнаружил, что вода резко спала, а через несколько километров появились облысевшие отмели, на которых лежали почерневшие обсохшие бревна.
«Ну вот и причина, — подумал Алексей. — Наверно, и в верховьях так».
Когда долетели до запани, самолет, покачав крыльями, пошел на посадку. Выбрав место, он стал снижаться, но неожиданно летчик повел машину на левый берег. Уже потом, когда сели на луг, разогнав цветных бабочек шумом мотора, Алексей спросил летчика:
— Почему в первый раз не сел?
— Кочек много. Заболоченное место.
— Я не заметил.
— А это дело не пассажирское.
— В общем, ты прав, — грустно согласился Щербак.
— Надолго задержимся?
— Ужинать дома будем.
— А обедать?
— Накормят. Здесь люди добрые.
Алексей шагал к запани и думал, как здесь можно поднять горизонт воды. Он раскрыл дверь конторы и увидел: его коллега и старый приятель, начальник Осокинской запани Семен Ершов чинил прохудившийся сапог. Работал он с усердием, хмуря большой, широкий лоб.
— Давненько ты у нас не гостевал, Фомич. Здравствуй, — приветливо сказал Ершов.
— Здоров, — Алексей протянул руку и почувствовал силу сухой и крепкой руки Ершова.
— Сейчас кончу, — сказал Семен Макарович и ловко заработал сапожной иглой, будто весь свой век только этим и занимался.
Алексей знал Ершова давно, водил с ним дружбу, но в глубине души отчего-то жалел его.
Семен Макарович, которого мальчишки дразнили Сократом, жил здесь, пожалуй, со дня своего рождения. И было время, когда его запань славилась делом, а ее хозяин упорством и щедростью. Но время шло. Жена его умерла, а сын уехал на Чукотку. Второй раз Ершов не женился, жил в доме один. Руки у него были золотые, путевые, а душа сгорбилась, не успев состариться. Когда-то он боролся за Осокино, но запань была небольшая, неприметная, и за отсутствием перспективы никто Ершову не помог, не поддержал.
Похоронив жену, Семен Макарович никаких отношений с людьми, кроме служебных, не имел — смирился, зажил тихо, словно утомился от работы к сорока восьми годам и не видел в ней никакой прелести: один голый долг.
