Неверный свет настольной лампы…
Глухая акустика здания…
Рука Алехи, медленно скользящая по спине Пасиано и готовая в любую секунду сжаться в кулак…
– Ты хотел бы побывать на празднике публичных испражнений? Нечто подобное ожидается на Пласа-де-Энкарнасьон. Через неделю, в четыре утра. Несколько мужчин примутся мочиться на столы. Бродяги, пьянчуги, сумасшедшие… Один проберется к двери и запрет ее при помощи швабры. Свет погаснет. И все это в полной тишине, представляешь? Они начнут ласкать друг друга, не произнося ни слова. Только представь себе, толпа безумцев срывает одежду, – рука Алехи добралась до ягодиц Пасиано, – стонут, сплетаются телами, валятся на пол прямо в лужи мочи, как в худшем из твоих кошмаров, после которых ты просыпаешься, охваченный возбуждением… Правда здорово?
– …
– В Новом Веке нас ждет новая Севилья, город, которого не увидишь в рекламных роликах, город, в котором воцарится вечный карнавал грязи, насилия и безумия.
– Отвечай, Пасиано. Ты хочешь билет на этот карнавал? – Теперь женщина шептала ему на ухо, легонько сжимая ягодицу.
– …
– Ты хотел бы попасть на завтрашнюю вечеринку мусорщиков на автовокзале?
– …
– Будешь и дальше трахаться с Капитаном Америкой?
Ривену понадобилось немало усилий, чтобы припомнить, что он ел в ресторане. Хотя, если быть до конца откровенным, это был вовсе не ресторан, а тесная и скверно освещенная придорожная забегаловка с тусклыми рождественскими гирляндами и дешевой вывеской у входа, гласившей «Зал для свадеб, банкетов, крестин и других торжественных случаев». В помещении не было никого, кроме пожилого владельца, который пристроился за дальним столиком и, сильно убавив звук, слушал транзистор. Ривен и Альваро выбрали место у окна, за которым вечер постепенно сменялся ночью.
Как только подали ужин, Альваро извинился и уткнулся в экран ноутбука, не забывая понемногу поклевывать консоме.
В зале царила тишина, нарушаемая едва слышным журчанием новостного канала на средней частоте.
Ривен, заказавший антрекот с картошкой и салатом, мужественно взял вилку в левую руку, а нож в правую и принялся орудовать ими, то и дело без особой нужды вытирая рот салфеткой и решительно, но деликатно осушая рюмки с вином. На губах его играла печальная улыбка, дань смутным воспоминаниям о жизни, стертой и написанной заново смертью. В этой, нынешней, жизни правила приличия не стоили ровным счетом ничего. Залпом опорожнив очередную рюмку и тут же наполнив ее снова, он водрузил бутылку на край стола и перехватил вилку правой рукой, чтобы подцепить целый кусок мяса.
