Как‑то осенью постучал вот так же в субботу молодой такой красивый чернявый парубок. Глянула на него — так и зашлось сердце. Ну вылитый Васин младшенький, Петя, что в Крыму убило. Такая вот улыбка жалкая, как тогда перед войной с сестричкой Валей приезжал. «Бабушка, я еще молочка холодненького, ладно?» Так и зашлось сердце, так и навернулись слезы. А у этого ноги — руки целы, да и живой же, живой! А мой внучек Петя… Видать, смышленый парень, хоть и не сказала я ничего, а по глазам прочитал. А может не раз уже глаза ему кололи ногами — руками целыми? Кто ж его знает?
А только сразу тот красивый парубок как‑то изменился, задергалось, исказилось его лицо и сразу стало страшным, глаза под лоб закатились, он так мелко задрожал и оседает, оседает, ноги как ватные подгибаются. Кликнула, выскочила с хаты женщина, что тоже пришла ночевать. Еле втащили его, положили на топчан. Такой страшный припадок был, Господи. Все перепугались, думали кончится. Только один безногий успокоил: «Не бойся, мамаша, с Николаем (так звали того горемыку) и не такое бывало, выживет. Контузия это тяжелая». Так и ездил сердешный два года. Из Поти хурму возил, из Ейска рыбу. Добрый такой, всегда угостит. Если у меня совсем нету места, у Дуси — невестки переночует. Очень его Белочка любила. Без отца росло дитя, а отцовская ласка и девочке тоже нужна. Потом передал как‑то такой же инвалид, что умер Николай от припадка прямо в дороге. Там же, на какой‑то маленькой станции, и закопали его. «По закону военного времени», как сказал тот же инвалид. А у него, говорил, где‑то мать есть. Вот и ждет сына после войны…
Господи, и Германскую, и гражданскую пережили, а когда немец по тебе прошелся — нет ничего страшнее. Одних
бомб в наших с Игнатом подворьях шесть штук упало. Одна большая у Игнатовых ворот, глубокая яма в рост человека осталась. Спасибо вокруг той ямы две громадные белые акации росли. Их с корнями вывернуло, так и оставило. Они‑то, видать, и сдержали силу этого сатанинского взрыва. А маленькая бомба порося, как игрушку, разорвала в куски и кишки на дереве. Еще бы 4–5 метров и в убежище угодило, где все мы попрятались. Да видать не судьба.
А что там в Крыму проклятый германец натворил! Не так давно приезжала Женя, вдова старшего Ефима, что умер перед
войной. Сын его, Виктор, оставленный был перед приходом немца. Женю, свою мать, жену Настеньку и дочку Ларочку велели ему спрятать в дальней деревне. В Симферополе им оставаться было опасно. Партизанить они собирались под немцем. Да они уже и начали было, когда немец пришел. Да только татары местные немецких карателей тайными тропами к ним привели и всех их ночью взяли. Кого побили, кого живьем. А Вите, старшенькому внучику, самая страшная смерть досталась. На площади в деревеньке той, где мать с женой хоронились, сварили сердешного заживо в бочке бензиновой. И Женя, и Настенька все это видели, потому как согнали немцы всех на площадь. Женя умом тронулась да потом через год отошла.
