Поля рожала часто: Васю, Нюню, Дуню, Павлика, Володю, Манечку, Гришеньку. Были и еще, да умирали младенцами. Дело Захара Ивановича крепло. Заказы выполнял быстро, добротно, по цене божеской. Заказов было много, колеса так и трещали на ухабистой дороге и дырявом мосту. Ребята еще подрастают. Конечно, и от них помощь, да и обучаются ремеслу. Дуня и та — стружки уберет, самовар поставит, в лавку за табаком сбегает. Но руки нужны крепкие, рабочие. Мужские руки нужны Захару Ивановичу. Вот и вспомнил он, что осталась у него в рязанских землях родня. Вечно полуголодные, с заботами о своем многочисленном семействе, каким был бы он сам, не подайся в молодые годы в чужие края. Выписал к себе Калинцев родственников. Кто из них знал ремесло, кого подучить надо было. За эти годы перебывали у него брат Поли Никишок, племянники Гришка, Тарас, Ионка — родной брат Захара Ивановича. Работали хорошо. Ели все за одним столом; вначале хозяин с рабочими, потом — семья. Денег им Поля, неизменный его казначей, давала мало. Знала, что любят выпить братцы, привыкли дома заливать тоску. Деньги по почте она слала их семьям. И шли из родных мест письма с низкими поклонами Полюшке и Захару Ивановичу с пожеланиями всякого благополучия, поклоны мужьям — кормильцам и перечень нехитрых деревенских новостей. А иногда получали немудрящие гостинцы — холст домотканный на полотенце, потоньше полот — но на рубашки. Грели душу Пелагее Егоровне эти рубашки, милой прохладой холодило лицо мокрое холщовое полотенце.
Уж чего она только не говорила своим дочкам о том полотне, когда долгими зимними вечерами они шили, мережили, вышивали, готовя с малых лет себе приданое.
С некоторых пор Поля потеряла покой. Приехал из Рязани брат ее Никифор. Из деревни он давно ушел, работал в Рязани на какой‑то мануфактуре. Сестра писала из деревни, что Никишок не в ладах с полицией. Только такого товарища не хватало ее Захару! Не воздержан Захар на язык. То царя- батюшку ругает, то казаков дразнит, а того не подумает, что без него будет с детьми и с нею. Потом раз видела она какого‑то мужика, что спал в мастерской в стружках. Спросила мужа вроде так запросто, без интереса, кто такой и зачем. И ее Захар, такой выдержанный и спокойный, даже цыкнул на нее. А когда она, непривычная к такому обращению, попыталась что‑то возразить, молча пошел в дом, достал из шкафа почти новый свой костюм, очень приличное еще пальто, которое она хотела переделать Павлику, и отнес в мастерскую. Хоть и не видела она, но не сомневается, что и денег дал тому темному человеку. В том, что тот человек темный, она была убеждена.
