— Это я там, — пояснил Логинов дружелюбно.
— Ну так в каком захотите! В каком вам хорошо, в том и пейте! Держите ампулу во рту, а когда захотите, раскусите! Я сделаю вам ампулу, дам, это нетрудно.
— Нет уж, — насмешливо сказал Логинов. — Я знаю теперь, что жизнь только в одном мире не достойна человека. Кто не живет в двух мирах, тот — тупица, и надо бы вам вашу микстуру — ту, первую, — влить в ленинградский водопровод.
— Ах, вы ничего не знаете! — крикнул Фрязин. — Жить в двух мирах — это значит не жить ни в одном, про Джекила и Хайда все было верно, он не угадал только самого главного. Это не добро и зло, вообще другое разделение. Я не понимаю, кто я здесь и там. Я знаю только, что, пока я здесь, там мое тело без меня совершает идиотские и часто ужасные вещи…
— Но я не готов выбирать, — сказал Логинов. — Я не готов оставить здесь или там половину своей головы. В ком нет двоих, в том нет ни одного полного вот бы я как вас поправил…
— Не понимает, никто не понимает! — прошептал Фрязин и убежал. А Логинов уставился в апрельское окно, где медлительно обозначалась первая звезда, и словно в благодарность за верность Капоэру было ему почти сразу счастливейшее видение. Он сидел в степи, обрывавшейся вдруг в море, над ним парила огромная, смутных очертаний птица, а рядом лежала девочка-дикарка из степного племени, маленькая, лет пятнадцати, с шершавыми ладонями и пыльными смуглыми ногами. Она любила его, а назавтра, понял он, забудет, и это так хорошо, когда ничто не окончательно. Степь вся переливалась жесткой, сухой травой, меняющей цвет под ветром — с голубого на белесый.
— Э, я понял, кажется, — сказал он вдруг, чтобы не спрашивать девочку, как ее зовут, а то еще обидится. На ней было короткое черное платье, но он чувствовал, что полчаса назад на ней не было никакого платья, и были они с ней друг другом довольны.
— Что понял? — спросила она без всякой сонливости — жители степей от любви не уставали.
— Понял, почему я в Капоэре так живу. Вокруг меня с детства все только кончается. А здесь ничего не кончается, все без конца, без начала. Какое счастье.
Вряд ли она поняла, но не переспросила.
— А зачем, чтобы кончалось? — спросила она через минуту. — Надо, чтобы обрывалось. Пришел-ушел. Не прощаться, ничего. Я вот нигде не дома, и хорошо.
— Ну, вы другие. У вас степи.
Ему почему-то никуда не надо было торопиться. Накануне он должен был переводить странного парня с огромной гитарой за плечами и, видимо, перевел. Птица снизилась, покружила, наблюдая, и снова ушла вверх. Она была как чайка, но лучше.
