Салага сбил старшего с мысли, и тот рыкнул:
— Во-первых, не трепыхайся! Во-вторых, не рыпайся. В-третьих, опять не трепыхайся. Статую Давида видел когда-нибудь? Изображай.
Когда-то Хемуль участвовал в военных действиях в Южной Европе и навидался такого, чего иной раз и в Зоне не встретишь, хотя казалось бы… Ушел он за Периметр не от хорошей жизни — не сумел приспособиться к мирному быту, вскакивал по ночам с воплями, спасаясь от несуществующих бомбардировщиков. Только здесь, где смерть на каждом шагу, и смог успокоиться, попав в привычную среду. Пришел на один сезон денег по-легкому срубить — и остался на годы…
Детектор аномалий не показывал ничего. Чисто справа, чисто слева, то же самое — прямо по курсу, стерильно, как в хирургическом отделении. И никаких зримых проявлений: не дрожит воздух над птичьей каруселью, не искрит контактная пара, не плющит траву гравитационная плешь. Но все равно что-то не так. Шестым, двенадцатым, хрен знает каким еще по счету чувством Хемуль ощущал неясную угрозу — словно откуда-то издалека теплый ветер вдруг принес едва различимый гнилостный запашок.
Ладно. Попробуем.
— Влево два, — нехотя скомандовал он. — И замри опять.
Отмычка качнулся в сторону.
— Нет! Стой! — тут же переиграл Хемуль. Прислушался к своим ощущениям. Вонь как будто усилилась. Или нет? — Вперед иди. Перешагни рельс, встань на шпалу и жди. И без самодеятельности мне!
Рентген шевельнулся. За спиной ведущего разом выдохнули другие желторотики. В отличие от коллеги они уже пару раз ходили с Хемулем на маршрут и знали, что на пустом месте тот особо напрягаться не будет. Конечно, Рентген и сам не такой уж новобранец, хаживал ведомым и на Свалку, и в Темную Долину. Повезло дураку вернуться живым — опыт ведущих уберег его от большинства неприятностей, а что довелось пострелять, так это мелочь. Наоборот, только самомнение выросло: как же, самостоятельно двух кабанов завалил. Или трех. Или четырех. С во-от такенными клыками. Нет, с во-о-о-от такенными!..
Через секунду Рентген уже стоял на шпалах и озирался по сторонам. Никакой опасности он не чувствовал. Вот разве что…
— Гудит, старшой!
Только сейчас Хемуль понял, что совсем не запах заставил его насторожиться, а глухой, едва различимый в мертвой тишине гул, доносящийся со стороны железнодорожной насыпи. Ровный, монотонный, но будто живой. Словно проснулась где-то в подсознании память детства — так жужжит запертый в банке из-под варенья здоровенный шершень.
