Я передал Митрофанычу, раскрыв на нужном месте, тетрадь, куда записывали сведения о движении по тракту возле Коросятина.
— Жаль, что связи нет. Но, думаю, на всякий случай – пригодится.
— Молодцы… — командир бегло просмотрел записи. — Эва, как германец прет…
Вырвав нужные листы, он отдал тетрадь Селиванову.
— Ну, молодцы, шо вернулись с уловом. Сейчас отдохните, а ты, Алексий, зайди ко мне вечером.
Подождав пока бойцы удалятся, я сказал:
— Погоди, Митрофаныч. Дело у меня есть…
И я принялся рассказывать о своем разговоре с Кожешихой в Сенном. Лишь только начал – Митрофаныч нахмурился. Понятно, что моя самодеятельность ему не понравилась. Но слушал внимательно, не перебивая.
— Понимаешь, Митрофаныч? Один из тех двоих, что прикрывали наш отход – жив! — подытожил я. — Вытаскивать надо парня.
— Садись, Алексий, — командир сел сам и указал на место рядом с собой. — То, шо ты ходил в Сенное – я этого одобрить не могу. Ты и сам знаешь. Ну, раз все благополучно закончилось – и слава Богу. Только вытаскивать никого мы не будем…
— Как не будем? — не выдержал я. — Он ведь в плен попал, нас прикрывая!
— Я тебе не буду говорить про то, шо мы не знаем жив ли он еще. Не буду говорить, шо мы не знаем, куда его повезли. Ты и сам все это знаешь. — Митрофаныч, видя, что я собираюсь его перебить, поднял руку. — Ты послушай меня. Был у нас подпоручик один. Евстахий Федорович Бурунов, как сейчас помню. Геройский парень! И солдатикам своим, как другие, морду по пустякам не бил. Так вот, мы тогда в каком-то, Богом забытом, селе на Херсонщине. Малым числом стояли – одно название, шо рота, а на деле и полсотни не набиралось. И на рассвете налетели какие-то бандиты. Много их тогда по тем краям ошивалось… Да… Сотни две их было, да конные, да с пулеметами… а мы – по хатам все. Так штабс-капитан наш, будь его благородие неладно, скомандовал отходить. А Евстахий Федорович его – по матушке, да с еще одним солдатиком за наш единственный пулемет залегли. Прикрывать, стало быть.
Рассказывая, Митрофаныч все больше погружался в себя – видимо снова переживал события тех далеких дней. А рассказывать он умеет… Я и сам, слушая командира, будто своими глазами вижу одинокий "максим" на околице деревни, поливающий пулями степь, и молодого усатого парня, с погонами и в лихо заломленной набекрень фуражке с кокардой, лежащего за пулеметом…
— …а шо в степи один пулемет? — продолжает Митрофаныч. — Не на высотке и даже без окопа? Пока десяток положишь, так тебя со всех сторон еще пять десятков обойдут. Я тогда оглянулся, как мы на гребень холма за селом взобрались – так его как раз и обошли. Да еще живым-то взяли. Ну, а мы на том холме и засели. Куда ж, супротив конницы, пешими, да по степи? На холме и отбиваться легчее. Его благородие тогда на последней лошади ускакал – говорит, мол держаться, а я сам за подмогой иду. В общем, сидим мы на том холме, смотрим как бандиты те по селу шуруют – на нас-то они не поперли. Да приметил хто-то, шо подпоручика нашего в одну хату затащили. И порешили мы – как стемнеет, то пойдем выручать. Если бандиты там еще останутся, конечно. Многие вызвались, а отправил я, как старшой, токо пятерых.
