По соседству семинарист любуется грудой митр и примеряет, какая ему больше к лицу; он помешался на том, что станет епископом. Немного подальше – законник; этого свело с ума судейское облачение, и он из стряпчего сделался портным, – только и знает, что кроит да шьет мантии из тряпья. А в той каморке – на сундуке, набитом монетами и запертом на семь замков, – сидит скряга; нет у него ни сына, ни другой родни, кому оставить наследство, и, став рабом своих денег, он сам себя казнит: на обед у него пирожок за четыре гроша, на ужин салат из огурцов, богатство – его каторга. Тот, что распевает в своей каморке, – это сумасшедший певец; он тщится подражать птицам и после каждой рулады, как после приступа болезни, едва жив; его заточили в эту тюрьму для преступивших законы разума за то, что он пел без умолку, а лишь попросят его спеть, сразу умолкал.
– Так поступают почти все его собратья.
– Посреди двора сидит на закраине колодца и глядится в воду прелестная девушка – убедишься в этом сам, когда она поднимет голову, – дочь бедных, незнатных родителей. К ней сватались богатые и именитые кавалеры, но она всех отвергала, у всех находила тысячи недостатков. Видишь, ее посадили на цепь, чтобы, влюбленная, подобно Нарциссу, в свою красоту, она не утопилась в воде, которая ей заменяет зеркало; ни солнце, ни звезды небесные, по ее мнению, недостойны ее взгляда. А в убогой каморке напротив, где стена разрисована языками, заточен женатый бес, рехнувшийся из-за сварливой супруги.
Тут дон Клеофас прервал своего спутника, который готов был показать ему весь иконостас безумцев:
– Уйдем отсюда, как бы и нас не заточили за безумие, о коем мы не подозреваем. Ведь в этом мире всяк по-своему с ума сходит.
Хромой сказал:
– Послушаюсь твоего совета. Если даже бесы подвержены безумию, никто не может за себя ручаться.
– Со времен вашего первого приступа гордыни, – сказал дон Клеофас, – все вы безумны, а преисподняя – дом для умалишенных, притом самых буйных.
– Вижу, зрелище пошло тебе на пользу, – сказал Хромой, – ты заговорил прямо как проповедник.
Так беседуя, они вышли из обиталища сумасшедших и, свернув направо, очутились на широкой улице, увешанной по обеим сторонам гробами; вдоль нее прохаживались причетники в пелеринах, а множество могильщиков раскапывали могилы. Дон Клеофас обратился к своему товарищу:
– Это что за улица? Она кажется мне более удивительной, чем все, что я до сих пор видел, – того и гляди, заговорю еще более возвышенным слогом.
