— Дело не в деньгах…
— А в принципе? Понятно… И что? Хочешь засветиться в колонке сенсационных новостей в «Нью-Йорк таймс»? Отправишь за ним новых охотников?
— Профессионалов.
— Теперь повсюду сплошные любители. Все до одного. Как наш Молодой — клоуны-чудики с модными татуировками и колечками в ушках. Впрочем, решай сам. Делай, как считаешь нужным.
— Я всегда так поступаю.
— Только учти две вещи…
— Готов загибать пальцы.
— Если кто-нибудь пошлет за мной охотников, пусть заказывают гробы и похороны по первому разряду для всех участников.
— Тот ли это Берни Роуз, который говорил: «Я никогда не угрожаю»?
— Это не угроза. Это констатация факта. И второе…
— Что именно?
Их взгляды встретились.
— Не рассчитывай на добрую память о детстве золотом. Управившись с ними, я займусь тобой.
— Берни, Берни, мы ведь друзья!
— Нет. Мы не друзья.
Ну и как это все понимать? Каждый раз, когда ты думаешь, что все держишь в руках, мир показывает тебе язык и продолжает вращаться по своей собственной орбите — необъяснимый и непредсказуемый. Гонщик начинал сожалеть, что не умеет смотреть на мир, как Мэнни Гилден. Тот за одну минуту мог разобраться в том, что иные пытались разгадать годами. «Интуиция, — объяснял он, — все дело в интуиции, такая вот она у меня высокоразвитая. Все думают, я гигант мысли, а вот и ни фига подобного. Оно само как-то одно за другое цепляется». Гонщик гадал, сумел Мэнни добраться до Нью-Йорка или опять раздумал и отложил поездку, шестой-седьмой раз за шесть-семь лет.
Роуз вышел и осмотрел Молодого, при этом лицо его ничего не выражало. Ушел обратно. Через полчаса выплыл из двери и оседлал свой небесно-голубой «лексус».
Гонщик размышлял над тем, что чувствовал Второй, когда стоял с бокалом вина в руке и смотрел на тело напарника, и с каким намерением он садился в «лексус»; и тут впервые понял, что имел в виду Мэнни, когда говорил об интуиции.
Тот человек, который зашел в пиццерию, провел там около часа, и тот человек, который потом вышел и сел в машину, — были разными людьми. Внутри, в пиццерии, что-то произошло, и все изменилось. Человек изменился.
Берни Роуз и Исайя Паолоцци выросли в Бруклине, в старом итальянском квартале, на Генри-стрит. С крыши, где Берни подолгу сиживал в годы юности, открывался вид на статую Свободы и на мост, стянувший два различных мира. Во времена Берни эти различия между мирами стали стираться: заоблачные цены на жилье в Манхэттене вынуждали молодежь селиться на противоположном берегу, и как следствие, цены на аренду квартир в прилегающем Бруклине росли вслед за спросом. В конце концов, Манхэттен в каких-то десяти минутах езды на поезде. На Коббл-Хилл, Берум-Хилл и чуть ниже, на Парк-Слоуп, стильные рестораны втискивались между замусоренными магазинчиками подержанной мебели и древними, засиженными мухами, продуваемыми всеми ветрами винными лавками.
