Люди не настолько глупы, чтобы отказаться от истинного саморазвития, от совершенствования своих детей. А значит, они никогда не откажутся от канонов подлинной классики. Это вообще невозможно, ибо тут заключена самая Суть человека. Достоевский говорил от имени нищей дворянской интеллигенции, Толстой и Гоголь - от имени дворян. Псевдопостмодернисты пытаются говорить от имени Акакия Акакиевича или же Поприщина, на худой конец - Смердякова, с их подачи выступающих в роли авторов. Но этим псевдотворцам ничего не удастся даже и в Европе, в Америке, где литература никогда не имела такого авторитета в деле построения жизни, как в России. Постмодернизм, зародившийся на Западе, создан в угоду пресытившимся для того, чтобы вообще лишить литературу её истинной сущности учителя, толкователя жизни. Но пресытившиеся могут только потреблять, а к чему это ведёт, истории хорошо известно[?]
Постмодернизм - это не отдых от культуры, это культура отдыха перед следующим грандиозным этапом созидания гармоничного мира.
Постмодернизм - это иррациональный поиск порядка, настраивающийся в созвучии с кажущимся Хаосом Мира.
Мир - это не столько Текст и Красота, сколько осознание текста ради осознания Красоты через безо[?]бразие, и именно в этом постмодернизм особенно преуспел.
И постмодернизм способен создать и продолжить миф, который поможет человечеству не только выжить, но и развиться.
Своей иронией постмодернизм не рушит истину, а созидает её для следующих скептиков.
Настоящий постмодернизм - это не создание текста, а созидание текстом.
Александр ЗЕНКИН
Штаб нашего детства
ПЕРЕЧИТЫВАЯ
К 80-летию Н.К. Бромлей
Тихо в наших дворах. Уже не услышишь таких знакомых и родных с детства слов:
- Три, четыре, пять, шесть, семь - я иду искать совсем. Пора - не пора, выхожу со двора[?]
Это, кстати, было важно. Выходить со двора часто запрещалось железным родительским "Нельзя!". А в игре можно. И нужно!
Забыты игры. Заколочен досками забвения штаб нашего детства. Погибли в макулатуре любимые книжки.
Хотя не все. Одну книжку из далёкого моего детства я берегу. Хранится она вместе с семейными святыньками. Потрёпанная, кое-где подклеенная белой бумагой. Родная. Любимая. Папа купил мне её в аэропорту Иркутска осенью 73-го года. Обычная детская книжица. Дрянная бумага второго сорта, корректура неважная, да ещё и стихи. Это для шестилетнего-то мальчишки! Но вот открыл[?] и прикипел сердцем. И не оторвался. Что-то было в ней своё. Настоящее. Из нашего штаба.
