Один из случайных слушателей его слов, московский житель, одетый в длинный чекмень, с треухом на голове, произнес назидательно и строго, показывая на Лобное место:
— Это тоже сотворено человеком.
А затем внушительно добавил:
— Оно как грозное напоминание о московском Болоте, где палачи обезглавили великих бунтарей Стеньку Разина и Емельяна Пугачева.
Дикун и его спутники не стали вступать со старожилом в уточнения и расспросы, про судьбу Стеньки Разина и Емельки Пугачева они ведали и без посторонних подсказок.
Отошли ближе к кремлевской стене, взоры казаков приковал к себе золотой блеск соборных куполов. И вдруг в Кремле, по всей Москве, словно по одному сигналу, растекся звон церковных колоколов. Высокие, низкие и средние его тона сливались в торжественно — печальный гудящий рокот, вызывающий у людей невольный трепет души и тела перед всемогущим Богом и мирозданием, предопределяющими назначение и судьбу всего сущего.
— Сегодня отдание праздника Воздвижения животворящего креста Господня, тому в честь и звон сорока соро- ков посвящен, — объяснил землякам — черноморцам благолепие минуты их самый пожилой и сведущий в религии их собрат, казак куреня Нижестеблиевского Яков Кали- бердин. — Помолимся, ребята, за добрые всходы на ниве нашего трудного посева.
— Помолимся, — послышалось в поддержку сразу несколько голосов.
И обернувшись в сторону самого старого и почетного храма — Успенского собора, черноморцы молча стали осенять себя молитвами, истово крестясь по христианскому обычаю.
В Москве дабы лишний раз подчеркнуть, что он из «благородных», не какой‑нибудь безродный и безграмотный мужик, заодно придать себе побольше антуража, Мигрин решил отправиться в театр, побывать среди светской публики. Но поскольку остерегался всяких случайностей и возможных встреч с московским «дном» в вечернее время, он предложил Дикуну и Шмалько сопроводить его в храм Мельпомены. Федор ответил за себя и за Осипа:
— Не сможем, пан писарь, покинуть товарищей. Возьмите кого‑нибудь из казаков.
Мигрин назвал двух черноморцев и с ними совершил поход в театр. Пузыревский же порученец ночь прогулял где‑то в обществе офицеров, а спустя полмесяца, уже после прибытия в Санкт — Петербург, вообще отстал от делегации, вручая письма своего полковника по назначению и хлопоча по поводу обратной дороги.
Так казаки прощались с Москвой и продвигались дальше, в Санкт — Петербург. Осень лишь начиналась, на деревьях слегка забронзовела листва, крестьяне на помещичьих и своих полях убирали последние делянки картофеля, брюквы, кормовой тыквы, поздней капусты. Глядя, как трудится крепостной люд, черноморцы снова возвращались к сопоставлению своих горестей и тягостей с подневольным положением русских поселян и вывод у них оставался один, его хорошо выразил Федор Дикун:
