Сели за стол вечерять. И только тогда Федор перед хозяевами в общих чертах приоткрыл завесу несчастливого похода:
— Воевать мне лично не пришлось. Был на гарнизонной службе и казенных работах, — повествовал он. — Простое население, особенно из армян, относилось к нам хорошо. А вот персы побогаче да познатнее в любой час могли устроить нам резню. Оттого и служба нам выпала тяжелая.
Вкратце коснулся и казацкого довольствия:
— Рядовому казаку полагалось в месяц выплачивать по одному рублю. Старшинам — в восемь — десять раз больше. Из нашего мизера пришлось тратиться от крепости Александровской до Астрахани на наем чумацких обозов, колесную мазь и другие расходы. И во всем другом ущемлялся рядовой казак, не было справедливости.
— И казаки смирились с обманом? — с возмущением спросил Кодаш.
— Нет, дядя Кондрат. Будем добиваться, чтобы с нами рассчитались сполна.
— Везде бедных людей притесняют, — подставляя Федору чашку с темно — красной вишней из молодого садочка, сочувственно вымолвила Ксения Степановна. — Нет никакой совести у начальников.
— А ты в этом сомневалась? — задал вопрос Кондрат жене и сам же на него ответил: — Нет и быть не может. У бедноты и куркулей интересы разные. Спокон века так заведено.
Предлагали Федору остаться на ночлег, но он отказался, сказал, что должен в полночь сменить подчаска. К плетневому забору прошел в сопровождении всей семьи. Потом мать сказала Надии:
— Мы с отцом пошли в хату. А ты поговори с Федором, да недолго, он притомился с дороги и еще ему службу нести, не задерживай парубка.
Парень едва не выразил вслух благодарность умной женщине, с таким пониманием и тактом оставившей на краткий срок наедине молодых людей, у которых с отрочества замечалась привязанность друг к другу. Оставшись
вдвоем с Надией в поздних вечерних сумерках у ее калитки, молодой черноморец даже как‑то оробел. Это же надо! При сборах к переезду на Кубань в Головкивке и Слобод- зее Надюше было четырнадцать лет, ему — восемнадцать. Теперь ей — столько, она в самой ослепительной девичьей красе. А он? Ему вдруг показалось, что он стал много старше своих лет, чуть ли не стариком в ее глазах. Столько за эти минувшие годы выпало на его долю испытаний!
И все же секундное замешательство сменилось у него успокоительной мыслью: «Так и мне‑то еще всего двадцать третий год». И закрепилась эта мысль уверенностью: мои годы в пору ей, о Надии я думал постоянно и нечего мне труса праздновать.
