Антон Андреевич, сверкнув дорогим перстнем, взял со стола одно из прошений, поднес к глазам.
— Послушай, батько — атаман, — обратился он к Чепе- ге, — что тут люди добрые пишут.
И он стал зачитывать ходатайство бывшего казака Шкуринского куреня Давыда Великого:
«Служил я в войске Запорожском 20 лет. И был в минувшую с турком войну все время в походах. А после разрушения Сечи отбыл я из оной в Харьковскую губернию, в местечко Тарановку. Я имею к службе ревность и желаю в войске Черноморском навсегда службу продолжать. То прошу и о выводе моего семейства».
После прочтения письма судья спросил:
— Ну как, дадим согласие?
Чепега помедлил с ответом, потом сказал:
— Многовато лет прошло после его отъезда из Сечи. В последней‑то войне против турок этот казак, похоже, и не участвовал. Но все‑таки раньше воевал, наш человек, и фамилия его вызывает уважение. У нас в войске многие ее носят, есть даже полковник Иван Великий. Все Великие — исправные казаки. Пожалуй, надо похлопотать перед харьковским губернатором о выдаче паспорта этому просителю и зачислить его в наш реестр.
Но многие получали отказ. Список и без того подходил к своему пределу — 25 тысяч душ мужского и женского пола. Затевать тяжбы с помещиками не имело смысла, да и времени на это не оставалось. Хватало писанины по поводу вызволения тех казаков — бедолаг, кто после недавних военных баталий, лишившись котлового и вещевого кошта и не устроив своей судьбы в паланках, попал в положение наймитов — батраков. Помещики, купцы, крупные священники и иные богатеи вновь образованных Ека- теринославского, Таврического, Херсонского наместни- честв всячески удерживали их за якобы образовавшиеся долги, неотработку обусловленной барщины.
— Тикать отсюда поскорее надо, — гуляла невеселая молва по паланкам. — Иначе паны нас всех тут закабалят.
Атаман и его окружение ведали о нетерпеливом настроении казаков, потому со своей стороны принимали все меры к быстрейшему переходу на Кубань.
В тот день, когда Чепега и Головатый принимали решение по заявлению харьковского домового казака, к ним в кошевое правление с заметным волнением вошел молодой казак в легкой свитке. По всему было видно, что он чем‑то озабочен и ему надо перед кем‑то выговориться. Темно — русые волосы густой шевелюрой покрывали его голову, которую он, как и большинство сверстников, уже не брил и не оставлял на ней традиционного оселедца. Зачем юную красу портить? Здравая эта мысль широко распространилась и никого уже не шокировала, кроме пожилых, наиболее старомодных сечевиков. Они еще продолжали отдавать дань давнему обычаю. У нежданного посетителя брови почти срослись над переносицей, удлиненное худощавое лицо рельефно очерчивалось твердым подбородком. Пришелец на голову был выше атамана, но вровень грузному судье, который имел рост выше среднего. Юноша смело и безбоязненно глядел карими глазами на казачьих вождей, раздельно и ясно произнес:
