Высокий, с угрюмоватым выражением лица, Филоно- вич прошелся вдоль строя, остановился напротив первых шеренг и трубным голосом, нараспев, скомандовал:
— Для приветствия Московского полка под боевым знаменем шагом марш!
Рассыпалась дробь барабанов, по прокаленной солнцем глинистой почве ухнул топот сотен крепких молодых ног. В команде второго полка на два шага впереди Федора Дикуна место в строю занимал его бывший первый учитель казачьим премудростям есаул, армии подпоручик Игнат Кравец, тот самый, кто отличился на Камышеване по службе и, похоже, по присвоению казачьего винного довольствия, как это утверждалось сотником Павленко.
Даже если последний обвинял его неправедно — все равно публичный упрек наносил непоправимый ущерб,
офицерской репутации. Это Игнат хорошо понимал и потому все дни после скандала в Екатериноградской был мрачнее тучи. Таким оставался и сейчас.
Наверное, больше по этой причине, когда Филонович произнес слова «боевое знамя», у Кравца на лице появилась злая усмешка, даже правый ус дернулся в нервном тике.
— Какое знамя, — резко выговорил он. — И чего оно стоит. Нас…ть я хотел на него.
Казаки, и Федор в их числе, шедшие рядом, от замешательства и изумления не могли произнести ни единого слова. Услышать такое, да еще от кого — от примерного служаки Кравца? Ни в жизнь не поверишь. А все‑таки >(
они нисколько не ослышались, что он сказал, то сказал.
«Поношение» знамени есаулом Кравцом быстро стало достоянием всего личного состава части. Но ее командир Чернышев во имя престижа старшинской и казачьей чести постарался замять неприятное дело, он лишь наедине отчитал Кравца за длинный язык и неблагомыслие.
— Заруби себе на носу, Кравец, — возмущенно прописывал ему ижицу полковник. — Будет просто чудом и счастьем для тебя и всех нас, если этот случай не прикует внимание войскового начальства. Иначе тебя и нас затаскают по дознаниям.
Дальнейшие события подтвердили мрачный прогноз. А пока колонна продолжала свой нелегкий путь, делая в день по 20–25 верст. Лето вздымалось к своей вершине, зной был нестерпимый. Оттого усталость свинцовой тяжестью ложилась на плечи людей. Среди них все чаще раздавались восклицания, едва выдавленные от жары и жажды охрипшими голосами:
— Хоть бы быстрее дотопать домой.
От Темнолесской опять круто взяли на север — к Надежде, хотя можно было пойти и попрямее, сразу в направлении Прочного Окопа. Но Надежда была уже апробирована прошлогодним маршрутом, от нее обратно возвращаться представлялось легче и удобнее. На всем протяжении пути черноморцы с откровенной завистью наблюдали, как в полях целыми семьями трудятся терские казаки и ставропольские крестьяне, время сенокоса и летнего выпаса скота напоминало им, чем, собственно, и они, сильные молодые люди, призваны самим господом — богом заниматься в горячую страдную пору, которая кормит человека круглый год.
