Затюканный и не знающий, кому верить или не верить, сколь велика мера вины того или иного спорщика и доносителя, полковник Чернышев не пресек свару и не предотвратил нанесение пощечины одному из офицеров его противником. Командир походников всю ночь не мог заснуть, волновался: «Какой позор, еще кто‑нибудь рапорт накатает по прибытии в Екатеринодар».
И, чтобы приглушить чрезвычайное происшествие, в лучшем свете представить остатки полков перед земляками, на следующей остановке в крепости Павловской попытался погасить конфликт взаимными извинениями и прощениями тяжущейся старшины.
Встретившись с Федором Дикуном, незамаевец Шмалько сказал:
— Напрасно полковник Чернышев пытается прикрыть драным рядном глубокую трещину, которая разъединила всю нашу команду. Она все равно видна всем и каждому.
— Это ты правильно подметил, — уводя знакомца в сторону от отделенческой палатки, заявил Федор. — Я того же мнения. Слишком много обид накопилось у нашего брата. А понять никто не желает. Не говорю уже о том, чтобы чем‑то помочь рядовым походникам.
Вечером в лагере дымили костры, пахло солдатским
варевом, слышались приглушенные голоса людей. И совсем не звучало, не разливалось раздольных казачьих песен. Этот штрих тоже привлек внимание Дикуна и пришедших к нему на костерок Шмалько и Дубовского.
— Ас чего петь‑то? — задал вопрос Дубовской и сам же на него ответил: — Больше года убито даром, потеряна половина состава полков. А оставшиеся в живых, сами видите, уже не товариство, а какой‑то содом и гоморра.
Истекло уже две недели после гладковского инцидента. А все оставалось без перемен, на рапорт Чернышева Гудович отделывался молчанием. И тогда черноморцы вновь атаковали своего полковника:
— Доколь игра в кошки — мышки будет продолжаться! Подавайте нам удовлетворение нашего ходатайства.
Из‑за бурной обстановки привал затянулся, 30 июня Чернышев вновь сел за походный столик и написал второй рапорт Гудовичу с напоминанием о ранее посланном сообщении, об остроте положения, не скрывая уже и того, что недовольные казаки проявляют «явную ослушность».
Подспудно накапливалась и зрела такая взрывная сила, которая могла привести к весьма серьезным последствиям. Это становилось очевидным фактом и с ним нельзя было не считаться. Однако же высшие чиновники, кто занарядил казаков в поход, не давали себе труда всерьез задуматься над судьбой истомленных, раздетых и разутых воинов.
Из Павловской до Марьинской шли черноморцы долиной реки Малки, вновь отдыхали и опять двигались вперед. Но теперь их пугь лежал все ближе к Ставропольскому плато, за которым, они знали, им откроются предпоследние версты перед границами Черноморского войска. От одной этой мысли несколько веселее затеплились души ребят. И когда они по уютной долине горной речушки Золки двинулись в направлении Кумы, хлопцы дали волю своим шалостям. Под жарким солнцем плескали друг в друга ледяной водой, ловко колотили камушками по перекатам.
