Как предатель предателя, Солженицын, естественно, нахваливал генерала Власова ("настоящая фигура"!) и клеветал на других советских генералов: "Среди совсем тупых Власов был из самых способных. Его 99-я сд не была захвачена врасплох нападением, напротив: при общем откате на восток она пошла на запад, отбила Перемышль и шесть дней удерживала его". О 99-й сд все верно, только командовал ею не Власов. Вот что читаем о тех днях в воспоминаниях маршала И.Х.Баграмяна: "В полосе 26-й армии большой урон нанесла врагу 99-я дивизия генерала Н.И Дементьева." Вдова и тут может возопить: "Не нахваливал мой ненаглядный Власова!" Да, да, в её чекушке этого нет.
А как трусливо, шкурно вел себя Солженицын на следствии! Сам признавался: "Своим следствием я не имел оснований гордиться...Я, конечно, мог бы держаться тверже". Но — "сколько надо было, раскаивался и сколько надо было, прозревал от своих политических заблуждений... Не надо было сердить следователя, от этого зависит, в каких тонах напишет он обвинительное заключение" (ч.1, гл.3). Это заключение в очень важном пункте он считал несправедливым, ложным, но всё-таки безропотно подписал его. Какая уж там гордость...
Но, конечно, есть у него оправдание: "Затмение ума и упадок духа (то есть трусость -В.Б.) сопутствовали мне в первые недели". Но он ни о чем не жалел: "Воспоминания эти не грызут меня раскаянием, потому что, слава Богу, избежал я кого-нибудь посадить. А близко было" (там же). Ну, посадить-то он никого не мог, этим занимаются другие люди, но оклеветать на допросах, как своих единомышленников-антисоветчиков, сумел — и школьных друзей своих Кирилла Симоняна, его жену и даже свою собственную супругу Наталью Решетовскую. Тут не "близко было", а точно в десятку: условия для ареста друзей он создал. А не пострадали они только потому, что ответственные люди раскусили его клевету.
Так же безропотно, даже охотно, подписал Александр Исаевич обязательство стать сексотом, доносить начальству лагеря обо всем подозрительном в поведении собратьев по несчастью. Его вызвал оперуполномоченный и спросил ласково: "Можете?" И услышал: "Можно. Это — можно" (ч.3, гл.12). И опять — не "близко было", а работал на совесть. Его доносы на товарищей неоднократно публиковались и у нас, и за границей.
Эти два сюжета просто сокрушают образ бесстрашного несгибаемого борца! И что? Убрать! Раз-два-три — и школьники об этом уже не прочитают.
Увы, не прочитают они и рассуждения классика о том, что ему безразлично было, чем закончится Отечественная война. Победили бы немцы — ну и что! Сняли бы, говорил, портреты с усами и повесили бы портреты с усиками; наряжали ёлку на Новый год, станем — на Рождество. Всего и делов!
