— Ну, а насчет земли как там?
— Да насчет земли немо сказано… не разобрали…
— Черти сивые! обещались земли привезть, а хоть бы по горсти песку привезли!..
— Да мы игде же ее возьмем, скажите на милость!..
Но разочарованные станичники не хотели слушать оправданий и бранились.
— Лишь галуны огребли, а дела не сделали… Было бы Барабошкина назначить: смекалистый человек… уж он итога добился бы.
Но сомнительно, чтобы и Барабошкин добился удовлетворительного итога, полагаясь на точный смысл милостивой грамоты. Старый образ служения был тот современный способ прикрепления к военной службе, сопряженной с затратами на приобретение коня, снаряжения и обмундирования, расшатывающей до корней скудеющее казацкое хозяйство. Старые права значились лишь на бумаге и вспоминать о них не только темному станичнику, но и лицам с видным положением было небезопасно. Когда, например, областной предводитель дворянства вздумал указать нашим представителям, что одно из старых и всеми грамотами подтвержденных прав Войска — право свободного винокурения в пределах области, и на этом основании все суммы, пропиваемые казаками в своих питейных заведениях, подлежат не в государственный доход, а в доход Войска — а это составляет что-то около двадцати миллионов рублей в год, между тем государственное казначейство дает что-то менее миллиона, — то эта попытка толковать смысл милостивой грамоты была приравнена к противоправительственной агитации и предводителю — человеку вполне благонамеренному и даже прославившему себя на поприще борьбы с крамольниками — пришлось уйти в отставку…
И снова стал жить ожиданием наш глухой уголок. Не ждать нельзя было: тесна и полна удручениями была жизнь, а раз всколыхнувшиеся надежды — пусть нелепые и смешные на трезвый взгляд — обладали непобедимыми инфекционными свойствами, проникали во все закоулки и захватывали все большую и большую область…
Когда наступил двенадцатый год, настойчивее стали слухи: что-то должно быть… но что? Говорили разное — и о войне, и о моровщине, и о голоде, и даже о конце мира. Мой приятель Мирон Кононович, ветхий уже старичок-старообрядец, говорил с уверенностью отчаяния:
— Пропали християне!.. всех дьявол своею сетью уловил… Восьмая тыща[3] — он сказал — моя!.. И правда: греха ныне нет ни в чем… Карты — нипочем, табак курят, бреются, в яйца играют, в орла… Бывало, серниками не зажигают свечи, гасом не светят, а ныне — все пошло подряд… Диавол сказал: уловлю сетию весь мир… серники — сердце мое, гас — кровь моя и дыхание мое…
