— Нету?
— Нету, — безнадежно бормотал пьяный казак, — семак тут… два полтинника тут… А золотого нет…
— Чулок-то сними! Сними чулок! Тряси его. Ну… нет? Что-о за дьявол!.. Да у тебя один карман-то? Один… Ну-ка… того… выверни-ка его… встань-ка!.. Тряси штану! штанину… штан тряси!.. Хорошенько тряси ее… Так… Ну?.. Диковинно дело, братцы мои!..
— Да они были у него? — спросил из толпы скептический голос.
— Были, я сам видал, — говорил старик, — при мне получил придачи два золотых, лошадь променял… При моем виде…
— Стало быть, были! — обиженно воскликнул потерпевший казак, бережно держа сапог и чулок под мышкой, — Свирелкин брехать не станет. Вот он — во, этот старичок самый… Он считал. Два десять я пропил, на восемь гривен ребятам гостинцев купил… а один золотой должен остаться… Иде же он?.. Ведь ты считал, дед?..
— Да ты бы Свирелкина-то обыскал, — кинул кто-то из толпы.
— Меня чего обыскивать, — сказал старик обиженно, но кротко, — я свои деньги сам окажу…
И ушел из народа.
Теперь Толкачев вспомнил по фамилии и восстановил перед собою прежние черты этого старика, когда он был моложе и не так обезображен, как теперь. Это был когда-то небезызвестный песенник в станице и конокрад мелкого разбора, сам не воровавший, но передававший краденых лошадей. Он мог быть небесполезен. И Ефим решился заговорить с ним.
— Дюже не признаю, — сказал он, догоняя старика, — боюсь вклепаться… Иван Свирелкин?
— Точно так, — сказал старик, подозрительно взглянувши на него и не останавливаясь.
— Ну, здорово живешь, мой милый! Патрет-то у тебя как изменился…
Старик остановился, пристально посмотрел на Толкачева и сказал:
— Ефим! А ведь, ей-богу, это ты?
Толкачев протянул ему руку.
— Я говорю: патрет изменился, а то бы я и давно тебя признал.
— Поморозил… Н-ну… как же это ты? откель? давно?.. Ах, ми-и-лый ты мой. Сокол, видно, на одном месте не сидит…
Они отошли к стороне и поговорили. Оказалось, что у Свирелкина было свидетельство от станичного правления, совершенно ему ненужное, а Ефиму очень подходящее. А у Ефима нашлась продажная лошадь, «унесенная», как он выразился, издалека. Они осмотрели эту лошадь, и Свирелкин приобрел ее за десять рублей. Даже заморенная и замученная, она стоила, по крайней мере, в пять раз больше. Но Ефим за большими барышами не гнался. Кроме того, он рассчитывал, что ему удастся сорвать что-нибудь и во время ярмарки.
Решили взбрызнуть покупку. Пришли оба товарища Толкачева и хозяин квартиры. Ефим был всегда широко щедр и купил сразу четверть казенной. Ее выпили. Потом Свирелкин принес бутылку. Но пить уже никому не хотелось: было жарко, душно, всех томила жажда и скука… Когда начинали распивать водку, разговоры были приятные, мирные, все изъяснялись друг другу в расположении и любви. А теперь Шумов затеял ссору с Кочетковым.
