— Вы по какому же делу, товарищ?
— За убийство.
Помолчали. Неловко расспрашивать: может быть, тяжелый след на душе остался от драмы, а я буду касаться ее из праздного любопытства.
— По пьяному делу из-за барышни, действительно, сурьез вышел, — говорит сам Терехов спокойным тоном. — И всего только раз и ударил ножом, а он тут же умер. В глаз попал.
Он бережно передвигает на вымытую сторону столик, на котором стоит чайная посуда, и говорит с опасением:
— Не поделать бы черепков…
Спина у него широкая, квадратная; руки — с короткими, твердыми пальцами в рыжих волосах.
— Ежели бы я сам на себя в пьяном разе тогда не наплел, мне бы восемь месяцев дали, заместо двух лет. Ну, все равно. Третью часть отсидел, пустяки самые осталось. Ничего, посидим…
— А не скучаете?
— Чего же скучать? Жизнь тут веселая… Он сипло рассмеялся.
— Ежели бы на большую порцию посадили, то лучше и требовать нечего: котлета ежедневно…
Неведреный иронически кивает головой в его сторону:
— Большой любитель котлет!
— Котлеты все обожают, г. надзиратель, — конфузливо возражает Терехов.
— А сколько бы ты съел, ежели бы до вольного допустить?
Терехов некоторое время молча шмыгает по полу тряпкой.
— Котлеты две, больше не съел бы, — отвечает он с легким смущением и не совсем искренним тоном.
Неведреный долго смотрит на его квадратную спину, на оттопыренный зад и с уверенностью говорит:
— Четыре съел бы!
Доносится свисток снизу. Неведреный сразу ловит его привычным ухом и, подавшись от двери к железным перилам галереи, стучит ключом по решетке:
— Иду! Съел бы четыре — я знаю! — повторяет он с легким ржанием и уходит. Мы остаемся с Тереховым вдвоем.
— А ты и шесть съел бы! — вполголоса обиженно говорит ему в спину Терехов. — Ишь брюхо-то налопал!
— Ну, шесть едва ли… Да и где ему взять? — сомневаюсь я.
— Кто чего добивается, господин… Слопает шесть!
Он из предосторожности высовывает голову за дверь и, убедившись, что за ней близко никого нет, говорит:
— Им что, господин! Сколько захотят, столько и слопают. А вот посиди-ка он на нашей порции — в неделю опало бы брюхо…
Я пользуюсь отсутствием постороннего лица. Меня ни на минуту не покидает мысль — подать весть туда, за стены тюрьмы, на волю, откликнуться на милый зов, сказать интимное, ласковое слово — слово доброго привета, благодарности, успокоения. И может быть, Терехов — добрый гений, посланный мне судьбой, чтобы установить мои сношения с внешним миром, где свободны люди, где ждут меня, где тоскуют обо мне, вспоминают и мечтают?.. Попытаюсь.
