Поговорили душевно так. Получил приглашение на именинный пирог — 17 сентября. Поехал. Общество разнообразное. И дух, надо сказать, не то чтобы исключительно там какой-нибудь этакий арапский, — нет! Полная свобода слова, занимательные разговоры без предрассудков на счет женщин, проблем там разных… новые взгляды! Приятная, легкая такая атмосфера.
— Дай, думаю, попробую за хозяйкой… не клюнет ли?.. Она за роялью. Девица там одна изобразила цыганский романс „Догадайтесь сами“… Недурно. С огоньком. Поаплодировали.
— А вы сами что-нибудь, Софья Мироновна, — говорю: — осчастливили бы?..
Говорит: — Стесняюсь в обществе. Но музыку и пение обожаю!
— И я, — говорю, — люблю до безумия! — А сам глазами ее того… гипнотизирую…
— Поехала бы я, — говорит, — в Москву: там опера, там жизнь, а тут не жизнь, а плесень.
— Я бы тоже с удовольствием, — говорю, — в приятной компании отчего же… хоть на край света, не то что в Москву!
— Вы в Большом театре бывали?
— Нет, не был. У Яра бывал. Там тоже хорошее пение…
Смеется: — Вы оперу, вероятно, не любите?
— Люблю до безумия! — (А сам глазами ее…) — Вот в Одессе когда наш полк стоял, я раз на „Гугенотах“ был. Ловко, — говорю, — они там, курицыны дети, на шпагах дерутся…
Смеется. А я тем временем взял да легонечко коленку ей понажал. Ничего, не устраняется. Чувствую: перебегает в меня электрическая искра.
— Вы очень храбрый, вероятно? — говорит. Улыбается.
— Не всегда-с. В некоторых случаях даже робок…
— Нет, вы — храбрый!
— Нет, робок!.. — Тем не менее, собираюсь с духом, хочу и храбрость обнаружить. Оглядываюсь: супруг подходит. — Черти тебя принесли! — думаю: — только было прицелился, — осечка, заряд пропал…
— „Кто? Кто храбрый?“ Василий Петрович? Конечно! Казак — как же не храбрый? Сомнения быть не может!..» Берет меня под руку и уводит, подлец, к закусочному столу. — «Пожалуйте-с! с чего прикажете? отечественной?..» Ну, выпили раз, выпили два, и три, и четыре. Кое-кто выпил и спасовал, а я увлекся состязанием с хозяином (поджар на вид, а выпить не дурак!) и с о. протодьяконом. Выдержал с честью бой. Хозяин даже умилился. Обнял и говорит: «вот это настоящая русская душа! самородок! патриот!..» Поцеловались.
— Патриот-то патриот, — говорю, — но на счету революционера.
— Как так?
Открываюсь ему. Изложил в кратких чертах, но все, что перенес, что накипело вот тут… Выслушал он, призадумался. Вижу ясно: человек отзывчивый, с сердцем, сочувствует.
Подумал-подумал он этак, отводит в сторону:
