Пить коньяк из чайного стакана было не так приятно, как из рюмки, но оригинально, и Василий Евстафьич крякнул не без удовольствия. Когда он подал стакан Парийскому, тот, прежде чем выпить, сказал:
— Со свиданием, Василий Евстафьич.
Выпил и на секунду как бы оцепенел, неподвижно глядя в закутанное серым сумраком пространство.
— Ф-фу-у… а-а!.. — произнес он, изумленно тряхнув головой.
Терентий, принявши стакан, снял картуз, перекрестился два раза на восток и тогда уже выпил. Потом тоже качнул головой, выражая свое изумление перед напитком, и перехваченным, еле слышным голосом выговорил:
— У-у, какая духовитая…
Закусили колбасой, — Терентий, впрочем, отказался, опасаясь греха: была как раз Страстная неделя. Повторили еще раз. И когда приятное, оживляющее тепло протекло по животу, прилило к лицу и застучало в виски, стало неудержимо весело, смешно.
— Я окончательно пришиблен своей судьбой. Василий Евстафьич, — говорил Семен Парийский тоном полного удовольствия, когда снова тронулись в дорогу: — помимо всего прочего, болезнь во мне засела. Что за болезнь, сами доктора не определят. Кашель. Коклюш, кажется, называется. Такой кашель иной раз, — пища в нутре даже не держится. А раньше того живот у меня рос, трудно даже ходить было. Сказали мне: надо сулему пить. Пил сулему и вострую водку, — живот, действительно, опал, а здоровья нет.
— У тебя, парень, рак морской в нутре, должно быть, — сочувственно заметил с козел Терентий.
— Пожалуй…
И когда Василий Евстафьич засмеялся, — они оба, и Семен Парийский, и Терентий Прищепа, залились самым неудержимым смехом, точно этот диагноз доставил им необыкновенное удовольствие. Потом Семен Парийский закашлялся и долго не мог остановиться.
— Вот насчет местечка буду просить вас, Василий Евстафьич, — сказал он, тяжело дыша и борясь с новыми приступами кашля: — не будет ли вашей милости посодействовать…
— А куда бы ты хотел? В дьячки я бы с удовольствием поставил тебя, да сам благодати не имею…
И опять они все трое весело рассмеялись, и в затуманенных блаженно-теплым туманом глазах их качалась от смеха потемневшая степь с истухающей зарей и высокое небо с алмазными первыми звездочками.
— Да я ведь и с судебной частью знаком, — сказал Парийский среди смеха: — я статьи разные знаю… уголовную часть, я ее не хуже часослова…
Товарищ прокурора удивился и, готовый снова прыснуть со смеху, спросил: — Откуда?
— Да как же, помилуйте! Я четыре года восемь месяцев был писцом у следователя, у Григория Николаевича, — знаете, может быть, господина Краснухина?.. у него!.. Четыре года восемь месяцев. Восемнадцать рублей жалованья, чай вечерний пил у него в квартире, — он даже сам лично подавал стакан на мой стол и всегда внакладку!.. Жизнь была такая — умирать не надо! Кабы диавол не позавидовал на мою жизнь, не увидали бы вы меня в таком несчастном положении…
