напился бы потужей! — заключил Терентий вдохновенно.
Посмеялись. Смолкли. Семен Парийский прикидывал в уме, не попросить ли Василия Евстафьича насчет местечка, и не без горького чувства думал: — Да, поди ж ты… Васька Пульхритудов, губошлеп, которого он, Семен Парийский, бывало, колотил, сколько влезет, а вот теперь… четыре тысячи… Терентий Прищепа сосредоточенно помахивал одним кнутовищем на свою разномастную пару: серого Бунтишку и буланую Матренку, и она проворно бежала мелкою, так называемою, «собачьею» рысью. Мечталось ему о земле и о новых хомутах с набором, о торговле быками, поездках в Москву, о трактирах с машинами. — Жизнь людям! четыре тысячи… Небось, при этаком достатке красноголовку, пожалуй, не станет пить… дай не дай белоголовку… Товарищу прокурора хотелось сказать о том, что он при своем жалованье едва сводит концы с концами, но он не сказал: все равно не поверят…
— Ну, а ты как, Сема? — спросил он равнодушным тоном.
— Я? — отозвался Парийский, как бы с удивлением, и сейчас же махнул рукой, сделав пренебрежительно безнадежный жест: — мое существование — вполне и окончательно жалкое, Василий Евстафьич. Жизнь сложилась, откровенно сказать, по-собачьи: разут, раздет… Видите, какой дипломат?..
Он с презрением потрепал одну полу своего ветхого пальто, и Терентий Прищепа, окинувший его костюм внимательным, оценивающим взглядом, сочувственно заметил:
— Да, дипломат не того… Небось, уж блошка в нем не заведется…
Потом прибавил уверенным и спокойным голосом:
— Замерзнешь ты, парень, в нем… стыть-то какая…
Эта уверенность сообщилась вдруг и товарищу прокурора. — В самом деле, холодно, точно и не весна, и Семен застынет в своей жалкой хламиде. У меня — на гагачьем пуху, и то зябну… Хорошо бы теперь горячего чаю с коньяком…
Когда мысль от костюма Семена Парийского перескочила на коньяк, свежесть мартовского вечера почувствовалась еще ощутительнее и напомнила товарищу прокурора о том, что в корзинке ведь есть же бутылка коньяку, которую когда-нибудь да надо начать…
— Приостанови-ка, Терентий, — сказать он, — тут у меня есть… согревающее…
Терентий с готовностью тпрукнул и слез с козел. Достали из небольшой изящной корзиночки несколько бумажных свертков: один с колбасой, другой с чайным стаканом, третий с остатками ветчины, наконец, четвертый — с бутылкой. Товарищ прокурора вынул из кармана ножичек со штопором, который поразил Терентия своим остроумным устройством, и стал ввертывать его в пробку. Семен Парийский и Терентий смотрели на его работу молча и почтительно.
