"Наконецъ, принцесса Викторія, которая такъ любила вашу мать, продолжала бы интересоваться вами. Я лично, въ данное время, не могу вамъ обѣщать многого, но, быть можетъ, современемъ въ министерствѣ все измѣнится, и я буду имѣть возможность вамъ пригодиться. До тѣхъ поръ вы будете для меня всегда роднымъ сыномъ, и я съ нѣжностью буду заботиться о развитіи вашего ума, неутомляя васъ нравоученіями. Буду высказывать вамъ откровенно мои взгляды, какъ другъ, не возводя ихъ въ законъ".
Женщины часто прибѣгаютъ къ дѣланному смиренію, чтобы смягчить свои требованія. Но всякое притворство въ герцогинѣ было немыслимо, оно настолько не шло къ ея натурѣ, что эти послѣднія строки въ ея письмѣ показались Анри смиреннымъ признаніемъ въ пораженіи. Сознавая себя побѣдителемъ, онъ готовъ былъ сдаться на капитуляцію. Эти постоянные споры съ m-me де-Роганъ подѣйствовали на него. Внезапно онъ очутился въ томъ фазисѣ молодости, черезъ который мы всѣ прошли, когда все существо находится подъ мучительнымъ гнетомъ цѣлаго сумбура идей и чувствъ — удивительный моментъ, когда душа точно ищетъ себѣ исхода, рвется въ заоблачный міръ, который для нея вдругъ точно становится понятнымъ.
Анри чувствовалъ себя чувствительнымъ, благодѣтельнымъ философомъ, вѣрнымъ ученикомъ Руссо, и вотъ онъ, въ маленькой книжкѣ, посвященной m-me де-Роганъ, заявляетъ: "что нѣтъ блаженства безъ добродѣтели, а чтобы познать ее, стоитъ только сблизиться съ природою".
Это было время умиленія природою, всеобщаго стремленія къ счастью, время, въ которое было воздвигнуто столько великолѣпныхъ зданій для пріюта человѣческихъ бѣдствій. Всѣ эти зданія сокрушены, и сколько трагизма въ сближеніи нашихъ разочарованій настоящаго и обѣщаній того времени.
Но странное дѣло, въ концѣ прошлаго столѣтія, такъ же какъ и въ конце нынѣшняго, встрѣчалось не мало такихъ людей, которые были и апостолами самой равноправной филантропіи, и самаго восторженнаго католицизма! Анри оказался однимъ изъ нихъ и съ этой стороны личность его представляетъ серьезный интересъ. Полный мистицизма, точно духовное лицо, онъ былъ гуманистомъ, какъ настоящій философъ. Но шло ли дѣло о соціальномъ вопросѣ или о религіозномъ у него на первомъ планѣ являлось чувство. У Вирье убѣжденія сердца всегда опережали убѣжденія ума; и такимъ образомъ изъ своей жизни онъ создалъ родъ поэмы, — то это была драма, то эклога, которой суждено было окончиться героической пѣсней.
"Я люблю прочувствованную набожность, — пишетъ онъ, — душа моя возвышается, возносится, когда Богъ даетъ мнѣ познать что нибудь изъ тѣхъ чудесъ, которыя меня окружаютъ. Тогда по истинѣ я чувствую, что я проникаю въ святилище, я падаю ницъ и молюсь".
