Против крупных же очагов восстания, прежде всего на Джизак, были брошены казачьи части.
Кулацкие сынки в заломленных фуражках точно так же, как на ивановских рабочих или на украинских селян, подняли нагайки на жителей Джизака.
Кое-кто обрадовался этой буре, и не в ставке Куропаткина, а в среде узбекской знати и духовенства. Много было положено усилий на то, чтобы возмущение направить против русских вообще. Но не вышло. Ценой жертв, как это нередко случается в многострадальной истории, народ уплатил за драгоценный опыт; самые темные и те пришли к пониманию извечной истины: все богачи — из единого племени. Позднейшие исследователи, и ученые и писатели, до сих пор постоянно обращающиеся к странице, которая в новой истории народа приметна столь же печально, как в российской — 9 января 1905 года, все более убедительно обосновывают главный вывод: восстание 1916 года было вызвано не самим фактом привлечения на тыловые работы туркестанцев, которым действительно не было никакого дела до войны, затеянной царем, а тем, с тупой откровенностью утвержденным в царском указе обстоятельством, что в далекие края отправляли, отрывали от семей только трудящихся, только неимущих.
«Выходит, бедняк Хамро должен бросать на произвол судьбы дом и детишек, а бай Турсунходжа будет по-прежнему булькать кальяном, возлежа на коврах?» — вот мысль, которая так или иначе повторялась десятками тысяч батраков и чайрикеров-издольщиков.
«Пускай толстопузые идут! Им от белого царя все блага и милости. Пусть сами и защищают его!» — в разных вариантах звучало над толпой в Коканде, Пскенте, в многострадальном Джизаке, в каждом селении.
Нет, ни мусульманским гапонам, ни более просвещенным джадидам, мечтающим о турецких объятиях, не удалось загрести жар чужими руками, поднять дехкан на газават — освященную исламом войну против неверных. У дехкан, которых грузили в скотские вагоны, чтоб увезти на запад, у отцов и жен, выплакавших глаза, сердца полнились ненавистью, но была она направлена не против мастерового, бредущего в замасленной робе, шатаясь от усталости, с завода, не против его иссохшей от забот жены и русоголовых босоногих детишек. Ненависть и гнев искали адрес: не сразу находили они его. Им и в этом помогали русские люди, те, кого называли большевиками.
Их было немного, но голоса их были слышны. Пыльный бедный поселок Каунчи, куда добралась после многих мытарств семья ферганского бедняка Юсуфали, не был исключением. Более того, здесь находился одни из немногих в Туркестане пролетарских очагов. Здесь был хлопкоочистительный завод московского промышленного и торгового товарищества «Владимир Алексеев», а рядом — маслозавод.
