— Не понимаю, — сказал он. — Написать письмо? Думаешь, там кто-то слышал обо мне?
— Нет, но можешь не сомневаться, о Купер-Юнионе там слышали.
Не скажу, что моя идея ему очень понравилась, — ну, не настолько уж я слеп, чтобы так подумать, — но все-таки он согласился. Он написал письмо быстро, воспользовавшись одним из своих чертежных карандашей, и передал мне, чтобы я перепечатал его.
В нем он сообщал руководству школы, что я являюсь его другом и что у меня есть определенные способности в области рисования и он желал бы ходатайствовать о моем приеме. Упоминание о своем дипломе Купер-Юниона он приберег для второго, последнего абзаца.
— Дэн, это замечательно, — поблагодарил я его. — Большое тебе спасибо. Ей-ей! Но, видишь ли, в чем дело: ты говоришь, что являешься моим другом, а тебе не кажется, что в результате общее впечатление вроде бы как-то ослабевает…
— Ах, черт, — не поднимая головы произнес он, и хотя, может, я ошибался, но мне показалось, что его шея приобрела куда более пунцовый оттенок, чем обычно. — Черт, Билл. Ну ладно тебе. Я написал всего лишь, что ты друг. Я ведь не указал, что на самом деле мы родные братья.
Если в тот момент он испытывал ко мне чувство неприязни — а по-моему, похоже, так оно и было, — он постарался его не показать. После того первого неприятного дня у меня создалось впечатление, что наша дружба не пострадала. Да и вообще, с тех пор как он познакомился с моей женой, в наших с ним отношениях наступил новый медовый месяц. Каждый вечер — ну, разумеется, не совсем каждый, а только когда мы с ним вместе выходили после работы и шли до угла, где расставались, чтобы каждый сел на свой вид общественного транспорта, — он робко махал мне на прощание рукой и говорил: «Ну, привет всем домашним».
Он так часто повторял эту фразу, что через какое-то время, наверное, почувствовал необходимость внести в сложившийся ритуал некое разнообразие: бросив притворно-сердитый взгляд, он стал говорить: «Как насчет привета домашним?» — или: «А теперь привет всем домашним, не возражаешь?» Но все эти варианты были не слишком удачны, и потому в конце концов он вернулся к первоначальному. Я всегда, помахав ему, благодарил его в ответ: «И от меня то же самое!» — или: «И твоим тоже, Дэн!» И это стало походить на церемониал завершения рабочего дня.
От «проявляющей легкомыслие» художественной школы в Париже ответ мне так и не пришел, они даже не удосужились дать мне знать, что получили мое заявление. И по одному этому я предположил, что после статьи в «Таймс» на школу, наверное, обрушилась целая лавина писем со всех концов Америки от желающих туда поступить, столь же мало талантливых, как и я, — неудачников, бездельников и несостоявшихся мужей, для которых слово «Париж» было чем-то вроде последней надежды.
