— Там яд.
— Не пейте! — кричат из разных мест зала. — Пожалуйста, не пейте!
Королева колеблется.
Она живёт в ином мире, отделённом от этого кромкой сцены, лучами прожекторов, чуровой чертой, переступать которую обыкновенный человек не имеет права.
Медленно-медленно королева выпивает бокал, ставит на поднос, успевает шепнуть слуге: «Не разбей, пожалуйста», белыми пальцами в перстнях расстёгивает высокий ворот платья.
— Мне душно, — жалуется она.
Нурлан в ужасе закрывает глаза руками. Он слышит стоны королевы, крики послов, топот ног, властный голос рыцаря, визг собаки и звон стекла. Наверное, разбился вдребезги тот самый хрустальный бокал. Но что значит хрусталь по сравнению с жизнью королевы?
Не отрывая ладоней от глаз, большими пальцами Нурлан затыкает уши, чтобы не только не видеть, но и не слышать всей трагедии.
Щекам и рукам горячо. Это текут слёзы.
Но что они изменят?
Он ждёт долго-предолго и решается оторвать руки от лица только тогда, когда зал гремит от аплодисментов и топает так, что дрожат половицы.
Посреди сцены стоит живая разрумянившаяся королева, держит за руки заречного и заморского послов. Она кланяется залу, а вместе с нею волнами кланяются-колыхаются остальные артисты.
— Браво! — кричит зал. — Браво-оо! Брависсимо!
Нурлану не верится, что сказка о светлом королевстве уже кончилась и начинается быль степного посёлка Адамовки.
Зал долго не отпускает артистов, а после Нурлан бежит за сцену.
К королеве не подойти, не пробиться: её плотно обступили зрители. Она снимает корону, встряхивает головой, и медно-рыжие обильные волосы её, осыпанные блёстками, как изморозью, рассыпаются по плечам. Королева не видит Нурлана: она отвечает на вопросы зрителей и улыбается измученной улыбкой.
Нурлан знает, что в жизни её зовут Наталья Николаевна, что она — жена бригадира Ивана Пантелеевича, который на сцене играл средневекового рыцаря, и что она — учительница начальных классов. Через год, когда Нурлану стукнет семь лет, он будет учиться именно у неё в этой школе.
Как долго ждать, пока пройдёт этот год!
Дома мать включает телевизор и, взглянув на маленькие плоские фигурки, что с треском мельтешат на экране, выключает его. Она присаживается на краешек кровати сына, сидит молча и перед тем, как идти к себе, наказывает:
— Всегда жалей дедушку, сынок. Я ведь его люблю не меньше тебя. Конечно, он очень старый человек, с предрассудками, и в гаком возрасте его вряд ли перевоспитаешь… Но он очень честный, работящий человек! Ты прости меня, сынок, что за руку увела тебя от него… Прости! Я переволновалась оттого, что долго искала тебя. Я же мать!.. Ты меня простил?
