— …Вам здесь будет хорошо, балабос (хозяин). Кругом одни евреи, весь дом. Можно сказать — еврейский лагерь… А что клопы беспокоят, то не обращайте внимания. Сколько их?! Ну пусть даже много. А в доме этом живет восемьдесят человек. Раздели на всех — совсем немного придет -
ся на каждого… И вообще, здешний клоп — сытый клоп. А потому не вредный… Я, конечно, не хотела бы вас беспокоить, но хочу спросить, наболело‑таки. Вот я вдова. Сейчас много вдов. И все глупые. Особенно насчет своих детей. Ах, если б вы знали, какой он, мой Бориска! Может, я немножко новомодная, отдала его в гимназию. Учись. А он все что‑то пишет. Даже в субботу. Значит, святость субботы долой? Молиться некогда? Надо писать, надо бежать в гимназию… Ну хорошо — хочешь стать писателем. А отец был бухгалтером. Так иди на службу отца, будь тоже бухгалтером! Так нет — читает, пишет; с девицами… Развратил тут всех девиц: не молится в пятницу на свечах. Чепуха, говорит. Не моет руки перед едой. И у других, смотрю: отец смотрит на дочь, дочь смотрит на отца — два петуха… Ну вот. Окончил с божией помощью гимназию. С медалью. Зачем еврею медаль? Вы знаете, я так вам скажу: когда будут бить евреев, Бориска покажет свою медаль, и ему вдвое накладут… Теперь хочет поступить в университет. Там его только и ждали! Когда в гимназию принимают евреев небольшой процент, то в университет из этого небольшого процента совсем маленький. Ну и не попал. Переживает. А что же тут такого? Какой стыд? Цорес рабим! (Бедствие общее). Зачем обижаться? На кого обижаться? Но он не только обиделся, он даже сильно рассердился. И задумал одно маленькое дело…
— Какое дело? — нацеленный всегда на дело, поинтересовался живо Симанович, разомлевший в теплой комнате хозяйки.
— Ну, не совсем оно и маленькое, — как‑то сбилась с тона Руфина. — Свергнуть Николая. А? Как вам это нравится? Я дрожу, когда увижу урядника за сто шагов, а он захотел сбросить царя! Не нравится Бориске, как он правит. Достал себе паспорт, будто он не еврей, и пошел рабочим на завод. Что он там делал, я не знаю. Но скоро попался, и его засадили. Год держали, потом выпустили. Я рада: ну теперь станет жить возле меня. Но тут призыв в армию его года. У нас как? Каждый старается как‑нибудь устроиться, что‑нибудь сделать. Будь же и ты человеком — сделай тоже что‑нибудь. Сделай себе грыжу, сделай себе ухо, сделай себе свист в легких! Так нет. Побежал в армию. Можете себе представить? Как иной танцор бежит на свадьбу. Что тебе там загорелось? Я, говорит, оттуда его еще скорее сброшу Николая. А конец такой: Бориска получил рану, лежит в лазарете. А Николай живехонек и сейчас пьет‑таки вино из большого стакана… Ну, ладно. Заболталась я, — наконец закруглилась Руфина, видя, как Симанович поднимается из‑за стола. — Покойной ночи, балабос.
