Он стал все чаще лично инспектировать качество работ на субстрате и пропадал на Земле месяцами. Однако, как это не прискорбно признавать, непереносимость инородного мира настигла и академика. Земля была не тем местом, где Боб мог вдохнуть полной грудью и, раскинув руки, пробежаться по ржаному полю, догоняя пылающий закат.
Это метафора. Конечно, при желании, он мог. Но чем больший срок ученый выдумывал себе для липовых инспекций на субстрате, тем хуже становилось у него со здоровьем. Мэт переживала – уж, ей-то не нужно было рассказывать, каково это – пережить такой недуг...
В конце концов, непереносимость инородного мира перетекла в острую форму, и Боб с ужасом признал – он не может продержаться на Земле и недели.
- Ты должен уехать, – еле сдерживая рыдания, как-то объявила Мэт. – Говорила же, не запусти эту чертову болезнь! Теперь ты тоже хронически болен!
- Я лучше умру, – упрямствовал академик.
- Как тебе не стыдно! – вспыхнула Мэт. Она уже носила в своем чреве Катарину, но Боб об этом даже не догадывался.
***
Боб очнулся в реанимации.
- Это всё земные полуфабрикаты, – слабо оправдывался он.
- Это всё отторжение, – перечеркнул аргумент академика врач.
- Непереносимость… Инородного мира…
- Ну, вам, ученым, виднее.
Выписавшийся из госпиталя Папсик, заполучил в свою амбулаторную карту запись о полной профнепригодности для работ на субстрате.
Навечно.
***
Боб больше никогда не видел Мэт. Оберегая здоровье ученого, она стерла себя из его жизни, растворившись в толчее человеческого «муравейника».
Когда ему все-таки удалось сбежать на Землю и снова оказаться в их любовном гнездышке, гнездышко пустовало. Запустение царило во всем – в аккуратно расставленных, но пыльных – без следов ее помады – бокалах для мартини. В цветастом халате, небрежно наброшенном на дверь, да так и застрявшем там на долгие годы. В иссохшем, превратившемся в мумию, яблоке, посередине кухонного стола.
Боб прикрыл ладонью лицо. Через его пальцы проступила влага.
- Я все равно найду тебя, – беззвучно прошептали губы.
«Не ищи», - просила выцветшая записка на аккуратно прибранной кровати, оставленная рядом с мягкой лоскутной самоделкой–щенком.
- Это мне?
«Возьми его на долгую память. Я сшила его для тебя своими руками. Люблю …».
К горлу Боба подкатила тошнота. Он схватил подарок Мэт и рванулся к двери, на ходу нащупывая в кармане крошевую соль, которая должна была помочь не провалиться сейчас в глубокую пропасть бесчувствия.
