А капитанский ординарец, когда немец сигареты доставал, ухватил цепким взглядом часы на его руке и уже не отпускал.
- Боишься ты, что ли? - сказал он, вскинув автомат. - Давай я.
- Не балуй! - ударил Сашка рукой по стволу ППШ. - Горазды вы тут... Ты бы взял его наперед, а тогда...
- Да я пошутил, - поспешил Толик.
- Нашел чем...
- Куда поведем фрица-то?
- Не знаю.
- К сараю пойдем, в сторону.
- Погоди, дай человеку докурить.
- Слушай, а куда ты трофей денешь? - спросил наконец Толик, не сводя взгляд с часов на руке немца.
- Какой трофей? - не понял Сашка.
- Часики фрицевские.
- А, часики... Что ж, трофей законный, в бою добытый... Ротному отдам... Ему без часов нельзя, а свои разбил он намедни при обстреле.
Толик помялся немного, потом сказал вроде небрежно:
- Я бы тебе буханку черняшки дал... за часики-то...
- Нет, ротному отдам.
- Обойдется твой ротный... Махры могу пачку в придачу. Идет?
Сашка слушал вполуха, а сам соображал, что же такого придумать? Хоть и повторил он приказание комбата, но до сих пор представить не мог, как выполнять его будет. И решил он, что надо наперво отделаться от этого Толика, чтоб не мешался. И он закинул:
- Может, я тебе часики и за так отдам.
- За так? - удивился тот.
- За так, - повторил Сашка. - Только не мешайся. Договорились?
- А чего я тебе мешаю? Я приказ получил - проверить.
- Потом и проверишь. А я хочу без тебя это дело сделать. Понял?
- Как хочешь. Мне смотреть на это удовольствия никакого.
На немца Сашка не глядел. Не мог глядеть. Однако, пересилив себя, повернулся к нему и хотел было подойти и часы снять, но увидел, что немец, видно догадавшись, о чем речь у них шла, стал сам ремешок у часов расстегивать, только не мог - дрожали пальцы. Остановился тогда Сашка.
- Потом тебе часы отдам... Понимаешь? - бросил он Толику.
- Понимаю, - тихо ответил Толик, а сам в лице изменился, побледнел, сробел, видно, и сказал немцу как бы с сожалением: - Эх, фриц, надо было шпрехен. Понимаешь, шпрехен. А теперь на себя пеняй.
Немец его не слушал. Он вынул из кармана листовку и стал рвать ее на мелкие куски, бормоча что-то, и только слово "пропагандой", повторенное не однажды, понял Сашка. Хотел он было крикнуть: "Не смей нашу листовку рвать! Не смей!" Но... не крикнул, только кольнуло сердце - сроду никого он не обманывал, а тут обманул. И в чем? В самом главном, чего уже не поправишь.
- Пошли, - сказал он немцу.
Медленно, тяня шаг, двинулись они к полуразрушенному сараю - впереди Сашка, за ним немец, а Толик в хвосте. Сарай этот Сашке памятен. Ночью после самого первого их наступления дали немцы огня по тылам, и под этим сараем погребены человек двенадцать его однополчан-дальневосточников. И до передка не дошли ребята, а все молодые, Сашкины однолетки. У сарая до сих пор трупным духом веет. Остановились...
