— Лечить Чиль!
Уман Ик’Чиль смотрел на него с внезапной грустью. «Их дух слишком мягок. Они умелые охотники, они сильны и отважны, и, должно быть, нелегко одолеть их в схватке. Но им не выстоять против свирепого народа гор. Сельва поглотит их племя, даже Тайное Слово им не поможет. Пройдет время — и они растворятся без следа, как многие племена, что приходили сюда до них».
— Жаль, что твой дух слишком мягок, — тихо сказал он Шануку, пригладив рукой его волосы. Конечно, тот не понял. Да и не надо. Его жизнь, как сама сельва: неизменная в своей буйной, вечнозеленой жажде, в дикой незамутненной силе. Пусть такой и остается…
Он отказался, было, от лекарства, но… Запах. Запах целебной кашицы и запах крови на пальцах… Уман Ик’Чиль понял, что ему следует сделать.
— Знаешь, где растет? — он ткнул пальцем в миску. — Можешь принести ещё? Нет, не снадобье — цветок.
Уман Ик’Чиль терпеливо подбирал слова и жесты, пока не убедился, что Шанук понял его. Юноша сразу посветлел лицом — его «Чиль» не сердился и не грустил, и можно было сделать для него что-то нужное. Дернулся с места и быстроногим оленем исчез в зарослях. А Уман Ик’Чиль направился в шалаш.
… Долго ожидать не пришлось. Шанук вернулся довольный, аккуратно держа в руках несколько белых цветков. Перестарался, достаточно было бы одного…
Уман Ик’Чиль тщательно растер цветок в руках, подозвал Шанука, с любопытством наблюдавшего за этим занятием. Без лишних слов он потянулся к достоинству юноши и принялся натирать его измельченным цветком. Шанук смотрел изумленно, но ни о чем не спрашивал.
Первыми же движениями Уман Ик’Чиль разбудил плоть юноши. Тот снова хотел — со всей юной ненасытностью — и прикусил пальцы, отчаянно глядя на Уман Ик’Чиля.
— Сейчас. Потерпи, — был ему ответ.
Закончив, Уман Ик’Чиль нажал на плечи Шанука и усадил его — рядом с огнем.
— Чиль опять быть с Шанук? — проговорил юноша срывающимся голосом.
— Да, — ответил Уман Ик’Чиль. И, не тратя времени на объяснения, резко насадился сверху.
Шанук судорожно, будто от боли, простонал. А Уман Ик’Чиль, опираясь на его плечи, приподнялся и насадился снова — ещё глубже и резче, нарочно туго сжимаясь внутри. Почувствовав, как вытекла тоненькая теплая струйка, Уман Ик’Чиль подхватил её пальцами, взмахнул рукой над огнем — и капли просыпались в пламя. А Уман Ик’Чиля в тот же момент опалило жаром — изнутри, так как сила цветка легко проникла в него сквозь свежие ранки. Действовало снадобье и на Шанука: грудь юноши тяжело вздымалась, глаза лихорадочно блестели, с губ срывалось шепотом-всхлипом — неразборчивое, чужое, из которого понятно было лишь: «Чиль… Мой Чиль…» Уман Ик’Чиль, продолжая двигаться на нем, прижался к груди юноши, потерся сосками о соски. Шанук, застонав, обхватил руками и крепко стиснул его ягодицы…
