Когда я покинул лагерь — дорожка в две доски лампасами тянулась к лестнице, — я осматривался, надеясь подобрать лопату, брошенную в смурное «после обеда»: далеко, на стыке неба и пропасти, катила машина-водовоз. Солдаты потянули наверх по тропе наращенные пожарные рукава — машина пододвигалась задом, выпустив беззвучным хлопком двери чисто белое платье — приехала.
Платье пустилось вниз по тропе, солдаты уступали путь, застывая глазами вслед, я направился «в город», вздыхая через ступеньку — что ж такое: не мог сердце унять.
«Город» изукрасили, как пасхальное яичко. Явно он наряжался гостям напоказ: по обе стороны пластались широченные откосы с остатками посада, против лагеря они смыкались в площадь — там откопали кремль. Повсюду торчали щиты с разъяснениями.
Я намеренно отыскал гнилые сваи, на них покоилась при стань, от пристани шла выложенная бревнами дорога до горбатой насыпи с провалом ворот. Мужики раскатывали тепличную пленку над лачугой, сохранившейся исправней других. В лачуге показывалась печка устьем от входа и остатки кухонной посуды, полати для сна, коса-горбуша да топор-бердыш, сходный с полумесяцем. Еще стол и лавка в красном углу.
Посреди, на прокопченном медеплавильном горне, в застекленном коробе выставлялся «костяк девочки», скрепленный в суставах медной проволокой. К вискам черепка суровой нитью подвязали кольца с лопастями-лучиками — «семилопастные височные кольца с орнаментом в виде креста с перечеркнутыми концами» — с объяснением: редкость.
Я выбрался на улицу и признал в мужике, прихватывавшем обойными гвоздями пленку, Прохорова, он — тут же ко мне:
— Видали девку? Втыкнул, а там — хрусть, А на ей еще было, во тута, в области шеи, бусы на конском волосу — в тридцать пять единиц! И серебряная гнутая штука. Гривна такая. Но это все в кремль отнесли сохранять. Ежели Президента на раскопки подманят, наши вручить ему думают, для Алмазного фонда, а только я думаю, — нагнулся ко мне, — по уму-то следует, чтоб он сам отрыл. Дать ему почетную лопатку с бантом, копни на память. Где подведем. Копнет на штык — сундук! Ему приятность, нам почет.
— Не поверит. Уж слишком… Обидится.
— Поверит! Он русскую землю знает, как ближнюю пивную, на ощупь. Знает, земля наша вся — одни клады зарытые. Я лично тут убедился. Каждый божий день копаем не пусто. Уж устаешь.
Я все оборачивался и оглядывался до стыдного часто на палатки — кто приехав? Неужто она? Вдруг смотрит. Если она ко мне? Хотя необязательно; хотя. Но. Не сложишь словами. В вечере, как в земле, разбухает, встряхивая округу, зерно, чуешь один, ступаешь по землетрясению, удары от земли переламываются в коленях, подкатывая до горла ожидание, подобное тревоге на вкус, присваивающее себе запах и цвет завоеванной земли, комкающее и растягивающее время — обычно сдавленное из мраморной крошки время; я прятался.
