) чужими друг другу… Дочку, которая в свои двенадцать лет иногда смотрит на меня с усталой снисходительностью нянечки в детском саду, успокаивающей капризного малыша… Работу, которую я люблю и умею делать и которая обрекла меня на хроническое безденежье… Скверный характер, отягощенный перенятыми у других (см. выше) еще более скверными штрихами… Наконец, чтобы не подумали, будто я неудачник, умеющий лишь сварливо жаловаться на жизнь, красавца Кота!..
Вообще жаловаться на судьбу, ныть, причитать и плакать в жилетку — дело недостойное, а главное, тупое и бессмысленное… «NO COMPLAIN!» — значок с такой надписью подарила мне в Нью-Йорке какая-то студенточка, которой я спьяну попытался было бегло нарисовать картину жизни в моем отечестве, и которая (студентка, а не картина), естественно, истолковала мои рассказы, как жалкое нытье…
«NO COMPLAIN!» — пожалуй, это единственный лозунг, который я согласился бы тащить в виде плаката на любой демонстрации, при любых властях и при любой погоде.
Та студентка меня неверно поняла, но я ее не виню. Мне легко переводить чужие разговоры, то есть делать то, что называется последовательным переводом. Легко переводить чьи-то книжки — хватает воображения представить себя автором и поймать стиль. Но говорю я на английском паршиво. Мне это как-то трудно — в смысле, говорить от себя, даже просто поддерживать беседу. Значит ли это, что я плохо знаю язык? Возможно. Но главное — другое.
Раньше я думал, это потому что у меня такие сложные мысли — трудно выразить на чужом языке. Но это чушь.
Просто мне самому нечего сказать. В родном языке это можно чем-то прикрыть, как-то спрятать, замаскировать. В чужом — хрена лысого…
Он сидел и смотрел на меня. Кот.
Он не нуждался ни в каких дурацких кличках, которыми люди пытаются как-то приблизить к себе, как-то очеловечить своих домашних любимцев. Его нельзя было очеловечить и нельзя было приблизить. Он был таким, каким был, и был там, где он был. Он всегда был просто Кот. И всегда смотрел вот так. Просто. И прямо. Без подтекста. Без эмоций. Кошки не утруждают себя проявлением эмоций во взгляде. Эмоции у них внутри. И в спокойном состоянии они их не демонстрируют. Они не смотрят. Они рассматривают.
Вот он и смотрел, вернее рассматривал меня — как всегда. Как несколько лет назад, когда жена, решив сделать мне сюрприз, принесла его в дом маленьким пушистым комочком, легко умещавшимся у меня на ладони. Когда я пришел, он лежал у меня на диване и спал. Я подошел к нему и протянул руку, чтобы погладить. Он проснулся до того, как я успел до него дотронуться, и раздраженно мяукнул. Потом посмотрел на меня. Смотрел долго. Потом тихонько мяукнул — уже без раздражения — и отвернулся. Признал меня, как объективно существующий факт. Имеющий равное с ним право на существование. Хотя и довольно нелепый (на его взгляд, да, в общем-то, и на мой тоже…), но видимо, тоже зачем-то нужный тому, кто создал и его и меня…
