Кошки говорят «мяу» | страница 142



, согревая и меня своим, набиравшим какое-то удивительно женское тепло, телом.

Я уже начал было дремать, как она вдруг резко отодвинулась, встала с койки и сказала:

— Ладно, пошли на кухню — я мясо пожарю с винишком.

— Иди, а я поваляюсь…

— Еще чего — мне одной скучно.

— Вот и поскучаешь. Быстрей соскучишься.

— Ну, пожалуйста, — она нагнулась и стала тереться носом и ухом о мою руку. — Пожа-а-а-луйста! А потом пожрешь мяса и я та-а-а-к загла-а-а-жу!

— Ладно, против лома — нет приема. Встаю…

9

Перед тем, как пойти на кухню, Рыжая набросила халатик и заставила меня натянуть джинсы.

— За столом голыми не сидят, — твердо заявила она.

— Ты у нас таких строгих правил?

— За столом — да.

Я, ворча, поплелся за ней в кухню, на ходу застегивая джинсы, напяленные на голое тело, уселся в той части, которая была комнатой и стал смотреть, как Рыжая, нагнувшись, роется в огромном трех камерном холодильнике. Она выудила пару банок датского пива, принесла мне и сказала:

— На, чтобы тебе скучно не было. Сиди и не ворчи.

Я уже не ворчал. Халатик на ней был такой, что его скорее не было, чем он был… Да, она его и не застегнула. Я вдруг пожалел, что не встретил ее лет пятнадцать назад — нет, не то, чтобы я хотел ее в подруги жизни, и в мыслях не держал — не по Сеньке шапка, — просто… Просто захотелось увидеть ее — помоложе, совсем помоложе, и… Трахнуть, конечно. Интересно, она и тогда была такая заводная-неуемная? Наверное, еще покруче. Зря говорят, что дескать блудливой…

— Блудливой корове — Бог ног не дает, — пробормотал я вслух кем-то переделанную пословицу.

— Еще как дает, — усмехнулась она. — Уж ты-то должен знать.

— Должен. Только…

— Чего только?

— От тебя хотел услышать.

— Зачем?

— Ну… — я задумался, уставясь на банку с пивом, и неожиданно сказал правду. — Знаешь, мне черти сколько лет, а я все никак не могу принять и понять какую-то простую… очень простую вещь, пока не услышу ее от кого-то другого. Или не вычитаю где-то… Так и не научился жить своим умом — вечно нужен чужой. Потому, наверно, и переводчиком стал, что своего ничего нет — вечно нужно высосать из кого-то, как рыбе… этой, прилипале, что ли… Или пиявке… Что-то вроде…

— Господи, как же я их ненавижу!.. — вдруг вырвалось у нее. — И боюсь!

— Кого это? — удивленно повернулся я к ней.

— Пиявок, — помолчав, сказала Рыжая.

— Каких пиявок? — не понял я.

— Обыкновенных. Leeches. Которые кровь сосут.

— Что за бред?..

— Бред? — она как-то невесело усмехнулась. — Может, и бред, но… Ладно, забудь, проехали.