— Вот что, мальчики, — деловито произнесла Зоя, посмотрев на Осину неудавшуюся попытку быть галантным, — шли бы вы на речку. Там проветритесь, подышите, к вечеру будете как новенькие. Так что брысь!
— Все-все-все, — забормотали "мальчики", вяло выбираясь из-за стола, — уходим, уходим.
От рассола головная боль у обоих "сыщиков" отнюдь не прошла, а только притупилась, заползла куда-то вглубь черепа и сейчас радостно резвилась под темечком. На речке было душно, пасмурное небо никак не желало разродиться хотя бы небольшим, хиленьким дождичком, только все копило и копило кучевые облака. Хорошо, хоть ветер подул.
Данила рухнул на траву возле речушки с неаппетитным названием Моча и закрыл глаза. Ося сел на бережок и опустил ноги в воду. Вода в речке была чистая и холодная, дно каменистое, колкое. Купаться в таких водоемах мелко, но посидеть рядом или поплескаться в жару — приятно. Все вокруг было таким простым, нехитрым и спокойным, что не хотелось вспоминать о вчерашнем происшествии. Хотелось также напрочь забыть о непонятно откуда взявшемся инсульте у совершенно здоровой, еще молодой бабы, которой исполнилось ровно 55 лет буквально за несколько часов до внезапной смерти, и о странностях в поведении трех ее родственниц — Зои, Ларисы и Зинаиды.
Но черные мысли уже прогрызли, словно черви в яблоке, обширные ходы и даже целые туннели в благопристойно-похоронных чувствах: философском смирении, печальном понимании, и тому подобном. Никак не складывалась идиллически-кроткое восприятие происшедшего, мешало обыкновенное человеческое любопытство: так было убийство или не было? "Он есть, или его нет? Нет, скажите, его нет, или он есть?" — услышал Данила в своей голове настойчивый говорок Жванецкого.
— Знаешь, — вздохнул он, глядя в Оськину согбенную спину, — Наверное, про Адама и Еву все врут. Баба, прослышав, что где-то какой-то плод познания имеется, который ей даже попробовать нельзя, и внимания бы на змия не обратила. Подумаешь, познание! Ей и без него неплохо. Бабе блаженство мозги застит. Нельзя яблоки рвать — ну, удовлетворилась персиком каким-нибудь дозволенным… или ананасом. Женщина в эйфории на поиски неспособна. А вот Адам, как всякий мужик, заинтересовался бы. Любопытство насчет стран, напитков, еды и баб — основная мужская черта. Оно бы Адама всего изъело, он с этой яблони все фрукты перекусал.
— Тоже мне психолог! "Женщина в состоянии эйфории неспособна!" — равнодушно, не оборачиваясь, хмыкнул Иосиф, — Это, как говорил Семен Михайлович Буденный, "смотря какой бабель", заодно и смотря какой Адам. Вообще-то, если в раю скукота была, и кому-то захотелось остренького, там уже не рай был, а… А что это тебя на рассуждения потянуло? Ты, как я понимаю, опять намекаешь? Дело Изотовых? Так нам вроде Гоша еще вчера все четко объяснил — брюки превращаются, превращаются брюки… в элегантные шорты.
