Поровнявшись с Агафьей, он скосил глаза в ее сторону, улыбнулся, скаля белые, большие, точно у лошади зубы, и сказал хриплым басом:
— Наше вам-с!
— Здравствуй, батюшка! — в свою очередь, низко поклонившись, ответила Агафья и пошла было дальше.
— Далеча ли до деревни? — спросил бродяга.
— Нет… недалеча, — ответила Агафья, приостановившись, — с версту…
— А ты куда идешь? — спросил опять бродяга, глядя на нее исподлобья и помахивая палкой.
— В город, — ответила Агафья.
Она взглянула на него и, увидев его лицо, большой рот с толстыми губами, зубы, вздрогнула и отвернулась со страхом.
— Зачем? — спросил бродяга.
Агафья не ответила и пошла дальше. Бродяга посмотрел ей вслед и вдруг, бросив на землю палку, с каким-то перекосившимся, страшным лицом на цыпочках побежал за нею.
Агафья шла, не оглядываясь… Он потихоньку догнал ее и схватил сильными, длинными руками сзади в охапку так крепко, что она не могла двинуть ни правой, ни левой рукой.
Она с ужасом полуобернула свое лицо вправо через плечо и увидала на самом близком расстоянии его большие, с кровяными белками, страшные глаза, рот с пеной по углам, ощеренные зубы и закричала:
— Батюшки!.. пусти… батюшки!..
— Молчи!.. молчи… молчи, сволочь! — задыхаясь от душившей его страсти, прерывающимся голосом хрипел он, — убью… молчи!..
— А-а-а! — завыла она и, наклонившись, хотела было укусить его за руку.
— А-а! — прохрипел он… и вдруг легко и свободно, точно какую-нибудь щепку, приподнял ее и как-то боком, тяжело дыша, поволок с дороги, через канаву, в заросшую травой «чапыгу»…
Агафья сначала билась у него в руках, упиралась ногами, но потом сразу ослабла, опустилась, и он волок ее, как какой-нибудь грузный, сырой только что срубленный обрубок дерева, торопясь, ломая сучья, тяжело дыша, страшный, как дикий зверь, подальше от дороги в чащу.
Оттащив шагов за сорок, он остановился на маленькой, еще более густо, чем в чапыге, заросшей метлой прогалинке и бросил Агафью, сильно и больно толкнув в грудь, на землю в эту метлу.
Она упала и почувствовала, что внутри у нее все точно как-то сразу похолодело и замерло.
Она хотела крикнуть, но не крикнула, потому что у нее пропал голос, и только тихо простонала и обезумевшими, налитыми ужасом глазами уставилась на его лицо.
И вдруг какая-то отчаянная, безумная смелость охватила ее, и она, пронзительно завизжав, вцепилась ему зубами в щеку.
— О-о-о! — заревел он. — о-о-о, врешь!
— Пу-у-пусти! Христосик! батюшка… пусти! — молила она, теряя сознание.
