Под утро она совсем выбилась из сил и металась по полу, страшная, растрепанная, с перекосившимися синими губами, кусающая сама себе руки, рвущая космы своих волос…
— О-о-о-ой! — стонала она. — Смерть пришла… Дождался… о-о-ох! Лявон… Ляво-о-нушка!..
Но Левона уже около нее не было. Он не вытерпел и ушел из избы за дверь, в сенцы, на мост, и стоял там, слушая ее стоны, и поджидал.
— Скоро ли? — шептал он, трясясь от внутреннего волнения. — Скореича бы… ишь вопит… свет скоро… вон уж бело стало… народ встанет… Ах, провались ты совсем, как вопит! Не двойни ли грешным делом бог дает?.. Не померла бы!.. Долго что-то… Не стронула ли?.. — проговорил и весь как-то притаился, присел на корточки и замер, слушая…
В избе раздался вдруг какой-то удивительный по своему страданию вопль, и вслед за ним сейчас же настала тишина, и в этой тишине напряженный слух Левона разобрал какой-то слабый писк, похожий на писк мышонка.
— Готова! — сказал он, похолодев. — Простил бог… Что жа теперича?!
Он приотворил дверь и на цыпочках, крадучись, как вор, вошел в избу.
В окна с улицы глядел уже слабый свет начинающегося утра и, перемешавшись со светом лампадки, тускло и как-то необыкновенно странно, точно нехотя и с испугом освещал избу…
— Агафья! — окликнул потихоньку Левон. — А, Агафья!.. Что ты?.. Как?
Агафья молчала. Она лежала навзничь, раскидав руки, с открытым ртом, и не шевелилась.
У ног ее на сбитой скомканной дерюжинке копошилось что-то и тихонько и слабо пищало…
— Агафья… матушка! — шопотом и со слезами в голосе, чувствуя какую-то необыкновенную слабость во всем теле, опять окликнул ее Левон.
Она все молчала.
Тогда он, крадучись, как охотник на тетерева, подошел к ней, нагнулся и взял ее руку.
Взял и сейчас же бросил. Рука была как «плеть», неподвижная, холодная, неживая, страшная.
— Обмерла, — прошептал он, чувствуя невыразимый ужас в душе. — Очнется, бо даст… ничего…
И, встав около ее головы на колени, нагнулся и заглянул ей в лицо.
Прямо на него, почти в упор, глядели, ничего не видя, большие, широко открытые, вышедшие из орбит глаза, а разинутый рот, с ощеренными зубами и с пеной по углам, точно смеялся.
— Агафья… Агафьюшка, — не веря тому, чему нельзя было не верить, заговорил Левон. — Что ты это?.. Опомнись!.. Будет тебе пугать-то, а Агафья… слышь, что ли?..
Она молчала, не двигалась, а вместо ее у нее в ногах что-то запищало опять тихонько и жалобно и закопошилось.
У Левона упало сердце, и он потихоньку, как зверь, на четвереньках переполз от агафьиной головы к ногам, туда, где пищало и копошилось это что-то…
